Ольга Елисеева - Сокол на запястье
Она не могла уступить Ганешу. Вышло так, что Радка до сих пор не стала женщиной. До бегства из деревни не пришлось, а после она настолько боялась мужчин, что даже не съезжалась с ними в поле по весне. Бреселида знала эту тайну подруги и никогда не понуждала ее к участию в общих для «амазонок» играх на пантикапейской стороне.
Своего недруга Радка нашла на краю деревни. Он командовал рубкой обмолоченных колосьев в мякину и был крайне недоволен. Вокруг стояли грохот и свист взлетавших в воздух кремневых ножей. От летевшей во все стороны соломы трудно было дышать.
— Зачем пришла? — зло прокричал он Радке в самое ухо.
Но девушка не испугалась.
— Я сегодня видела твою силу и твою власть, Ганеш. — твердо сказала она. — Моя мать была здесь Хозйкой…
Мужчина с недоверием смотрел на нее.
— Я всегда завидовала ей, — продолжала всадница, — тому как ее уважают и как кланяются. Тетка так не умела. Она была недостаточно властной.
Колкие глаза Ганеша слегка оттаяли. В них мелькнуло понимание.
— Когда я сегодня увидела, как ты распоряжаешься, — с хорошо наигранным усилием выдавила из себя гостья, — я вдруг подумала: дух Хозяйки перешел к тебе. И позавидовала. Поэтому и накричала на тебя возле конюшни. Что мне до кентавров? — она опустила голову. — Ты сильный. И я пришла, чтоб признать твою силу. — девушка заставила себя встать на колени и поцеловать красную от холодного ветра руку Ганеша. — Если ты поставишь меня рядом с собой, вместе мы обогатим и поднимем роды торетов, так, как и не снилось остальным. Я многому научилась в столице. А теперь вернулась домой и хочу почета.
Она говорила достаточно откровенно, чтоб сбить его с толку. Одержимый жаждой власти, Ганеш и в других подозревал эту страсть. Правда, ему хотелось бы, чтоб эта чернокосая гордячка пришла к нему не только за властью. Он все еще помнил, как у него сами собой каменели мышцы живота при одном взгляде на маленькую сучку. Теперь-то и подавно!
— Сегодня ночью я приду к тебе. — мужчина отер слезящиеся от соломенной пыли глаза. Он хотел отвернуться, но Радка остановила его за руку. — Что еще? — лицо Ганеша недовольно скривилось.
— В Горгиппии я стала жрицей Трехликой. — слегка запинаясь, проговорила она. — Я не могу расстаться со своим девством без надлежащих жертв. — Радка изо всех сил показывала, как смущена. — Дай мне ягненка, я должна принести его Кобыльей матери, чтоб ее гнев не коснулся ни нас с тобой, ни всего рода.
Хитрая девочка! Она не сказала: отпусти меня к холму принести жертву — это разумелось само собой, ведь в деревне не было святилища — а сразу заговорила об имуществе, переводя раздражение Ганеша со своего отъезда на потерю скота.
Мужчина колебался. Какая еще жертва? Каждый ягненок когда-нибудь станет бараном и даст в четверо против своего сегодняшнего веса. Но, с другой стороны, Трехликая Мать и так сердита на них из-за кентавров. Может, и стоит ее задобрить? Одной мелкой скотиной за оба проступка? В этом была выгода. Но был и подвох.
Ганеш не хотел отпускать Радку одну. Все люди сейчас заняты. Перед зимой работы много. Но до самого холма тянутся поля, где тореты все еще вскапывают и рыхлят землю, чтоб она не ушла под снег твердыми комьями, а по весне с ней легче было бы возиться. Так или иначе Радка все время будет на виду. Куда она денется?
— Ладно, — бросил он, наконец, — Возьмешь в овчарне белолобого со слабыми ножками. Он все равно до весны не дотянет.
Радка кивнула.
— Да, и оставь оружие. — его голос был крайне недовольным.
— А лошадь? — робко спросила она.
— Лошади в конюшне. — Ганеш махнул рукой и отвернулся.
Девушка почувствовала, что у нее слабеют ноги. Кажется, первый кон она выиграла. А дальше, как кости лягут.
* * *У конюшни Радка поколебалась несколько минут. Она страшно боялась встретиться с пленным кентавром лицом к лицу. Но выхода не было.
Створки жалобно заскрипели, и в узкую полоску света просунулась всклокоченная голова. Перед входом девушка зачем-то стянула свой островерхий колпак, который нахлобучила дорогой. Она вообще переоделась во все свое — для верховой езды — чем вызвала лишние подозрения Ганеша.
Почти все стойла оказались пусты. Только в самом последнем кто-то шевелился и недовольно всхрапывал. Радка кралась по конюшне, плохо различая предметы в полусумраке. Если там этот, она потихоньку выберется назад. Всадница лучше бы сквозь землю провалилась, чем оказалась рядом с кентавром. Ей было так стыдно за своих соплеменников!
Она только посмотрит и уйдет. Может, там и обыкновенная лошадь? Вон ноги-то… Хотя у них у всех ноги… Мысли Радки оборвались, а сердце застучало, как овечий хвост. Выглянув из-за края деревянной поилки, она нос к носу столкнулась с человеком-конем, уже давно не без любопытства наблюдавшим за ее странными действиями.
«Чумовая девка! Лошадь что ли решила украсть?»
Они смотрели друг на друга глаза в глаза, и страх, написанный на лице гостьи, удивил Хиронида. «Чего меня-то бояться!»
— А других лошадей нет? — сглотнув, спросила Радка, и тут же поняла, какую бестактность сморозила.
— Все на работах. — спокойно ответил человек-конь. У него был не злой голос и не злой взгляд. Кажется, он не собирался сейчас же напасть на Радку и закусать ее до смерти за то, что тореты сделали с ним самим.
— Мне надо… — девушка попятилась.
— Куда ехать-то? — спросил Хиронид.
— К Кобыльему Холму. — Радка сама не понимала, почему не бежит из конюшни.
— Я отвезу. — бросил кентавр. — Вон седла. — он указал рукой в угол, где кучей лежала сбруя, но Радка только еще больше отшатнулась.
— Без седла можно? — пролепетала она.
Хиронид пожал плечами. Без седла, так без седла, у всех свои причуды.
— Узду возьми.
Она замотала головой.
Хиронид хмыкнул, сам снял с гвоздя уздечку и небрежно набросил себе на голову. Затягивать не стал.
— Люди смотрят. — пояснил он. — Пусть болтается.
Они вышли из конюшни, и Радка, встав слева от него, согнула ногу, а человек-конь, наклонившись, подхватил ее под колено и, забросил себе на спину. Хиронид удивился, как привычно у обоих получилось это движение. Девушка явно ездила раньше с кентаврами (у них говорили «с», а не «на»). Потому не могла позволить себе ни седла, ни уздечки. Сидела осторожно, даже особенно не сдавливала бока. Знала, что не уронят.
Тем более ей в голову не пришло связать ему руки. Другие тореты не преминули бы поступить именно так. «Зачем лошади третья пара копыт?» — всегда ржал Ганеш, захлестывая кентавру запястья.
