Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса
– Поняла.
– Этого тебе хватит. Ты ведь уже выросла, моя дочь. – Голос Велезоры впервые дрогнул, и Лютаве показалось даже, что на ее звериных глазах блеснула слеза.
И сердце в ее груди перевернулась: она вдруг забыла обо всех силах и тайнах Яви и Нави, осталось только чувство дочери к матери, неразрывная связь двух женщин, как реки и притока. Когда-то Велезора добралась до облачного колодца Рожаниц, откуда они достают души новорожденных, и нашла ее там; так теперь и она сама рыщет по тропам Нави, отыскивая путь к своей судьбе и будущему сыну. А еще, как выяснилось, и дочери…
И еще она как никогда ясно ощутила двойственность собственного существа. Она была девушкой, пусть и знатного рода, но ждущей, когда устроится ее короткая земная жизнь, появятся муж и дети – все, как у людей. И при этом с самого рождения в ней жило иное существо с судьбой гораздо более протяженной. Оно всегда было больше нее и смотрело поверх ее головы. Все ее силы и способности сверх обычных принадлежали не ей, а этому существу. И оно держало вожжи, направляя ее жизненный путь, заботясь о своей пользе и цели, а не о той девушке, тело и земная жизнь которой дали этому существу временное пристанище в Яви. Она не одна такая. Такие люди были и будут всегда: их зовут вещими, чародеями и кудесниками, им завидуют, не зная, чем оплачены эти способности. Человек ведь даже не владеет этими силами, он служит для них всего лишь хрупким сосудом. Но чтобы это понимать, надо таким родиться. Порой это дар, порой проклятие. Но как бы ни относился к этому сам человек, он ничего не может изменить, ничего не может поделать с выбором, который был сделан помимо него. Только умереть, если эта участь окажется уж совсем не по силам. Да и то едва ли – ведь эти силы хорошо знают, кого им выбрать…
– И когда ты это поймешь, можешь считать, что стала взрослой и здесь, – произнесла Велезора, будто следила за бегом сознания Лютавы по тропинке этих мыслей.
* * *Лютава очнулась и обнаружила себя в Подземье, на той же лежанке за печью. Но встала не сразу, а еще немного полежала, думая о нескольких вещах. Как быстро она привыкла считать своим домом эту подземную избу, к которой в первый раз приближалась с таким трепетом! Жить здесь оказалось далеко не так страшно, как думалось заранее. Никогда раньше она не видала таких просторов, как после заключения в этой тесной избушке, никогда не встречала таких удивительных существ, как здесь, куда запрещен вход кому бы то ни было, кроме прислужников богини Лады.
А еще она пыталась понять, жалеет ли о том, что проснулась здесь, после того как легла спать в жилище своей матери – где бы ни находилась та изба с зеленой замшелой крышей, устланная живыми волками вместо ковров.
Наверху заскрипело, застучало, открылась дверь верхних сеней. Кто-то стал спускаться в полутьме, держа большую охапку наколотых полешек для печи. Этот кто-то был одет в косматый медвежий мех, его лицо прикрывала личина, но теперь Лютава видела в этом лишь дань уважения к этому месту, воротам в Навь.
Она села на постели, собираясь поздороваться.
– Ох! – Увидев, что она сидит, Добровед остановился посреди избы, все еще держа поленья. – Проснулась! Небось есть хочешь?
– Да… пожалуй, – согласилась Лютава, сообразив, что голодна.
– Еще бы! Три дня спала беспробудным сном, я уж затревожился, проснешься ли…
Три дня? Лютава не заметила, как долго пробыла в Нави, но удивляться, собственно говоря, не следовало.
– Сейчас принесу… Бабы хлеба нового прислали, пирогов напекли… – Добровед сбросил поленья на пол возле печи и принялся за растопку. – Тут еще какое дело-то! – Он хмыкнул, что-то вспомнив. – Данеборовна-то у нас того… Не поверишь! Сгорела баба! Прямо ночью, на лежанке своей – сгорела!
– Пожар был? – Удивленная Лютава спустила ноги на пол.
– Да не было никакого пожара! – Добровед обернулся и даже сдвинул личину на затылок, явив ее взору собственное веселое лицо, так густо заросшее бородой, что личина ему, в общем-то, не требовалась. – Не было пожара! Изба цела, утварь вся цела, люди, кто в избе спал, живы-здоровы, никто и не чихнул. Нигде ни искорки, постель вся целая, настилальники – без единого пятнышка, а от бабы одни уголья остались! Наши говорят, от злости сгорела. Князю сон приснился, что-де будет у него теперь сын, всем витязям витязь, по колено ноги в серебре, по локоть руки в золоте! Яроведушка ходит, за голову держится обеими руками и только мычит, как телок!
– О боги… – только и сумела выговорить Лютава.
Княжья мачеха, отосланная в Глядовичи к родне, сгорела в постели… То есть обратилась в угольки после того, как… Лютаве вспомнился Огненный Змей, дохнувший губительным жаром на черного ворона… Так вот что это был за ворон!
Понятно, почему Яровед ходит и мычит, держась за голову. Он тоже сумел связать два конца и понял, почему обещавший счастливое событие княжеский сон совпал с таинственной гибелью мачехи. А может, и с пребыванием ее, Лютавы, в Нави. И теперь страдает, что двенадцать лет не мог распознать источника порчи, притаившейся под носом. Точно как у них с Галицей.
Глава 17
Над Волчьим островом шел снег. Крупные пушистые хлопья повисали на пустых ветвях, будто снежные цветы, в которые убиралась земля, встречая свою нынешнюю госпожу – Марену-Зимодару. Освеженная зелень елей и сосен издавала острый запах, ничто не шевелилось в лесу, будто здесь нет ни одного живого существа. Стояла ночь, и над миром застыла глубокая тьма, ибо даже луну утопили и взяли в плен густые снеговые тучи.
Снег падал и на Пекельный Круг – большое черное пятно выжженной земли, где сооружалась крада и мертвое тело обращалось в прах. На следующий день после каждого погребения, когда широкое кострище остынет, сюда приходит баба Темяна с глиняным сосудом, железным кованым совком, метлой и веником. Совком и веником она собирает в сосуд прах умершего, обгорелые остатки костей, оплавленные куски украшений и погребальных даров и через волков-бойников отсылает родне. Угли и головешки она тщательно сметает с черного круга и высыпает в реку. Только ей одной позволено ступать в пределы этого круга и прикасаться к метле, венику и совку. Только она защищена от губительного дыхания Марены, а любого другого, кто притронется к этим вещам или хотя бы их увидит, ждет скорая смерть.
Сейчас Темяна сидела в самой середине черного круга, в черной одежде, с закрытым лицом, сама похожая на обугленную колоду. Хлопья снега падали на черную овечью шкуру, которой она была укрыта с головой. Никому не видимая и ничего не видящая старуха была живым воплощением безмолвной и слепой тьмы. Дух ее говорил с Навью – с той, которой она служила уже столько лет. Привыкнув отворять уходящим ворота Пекельного Круга, она и сама легко могла войти туда.
