Карина Демина - Наша светлость
Тисса знала, каким будет приговор, но все равно, услышав его, произнесенный спокойным, равнодушным голосом — будто и не человек говорил — упала бы. Урфин не позволил.
— Верь мне, — этот шепот потонул в гуле голосов. Люди, позабыв о том, где находятся, спешили обсудить новость.
Тиссу Дохерти казнят.
Она виновна в убийстве. И несмотря на смягчающие обстоятельства, должна умереть.
Закон суров.
Жалеют ее? Тисса не знала. Вряд ли. Она ведь убийца. И пыталась очернить память де Монфора, которого многие любили. Урфин сказал, что похороны были многолюдными. И саван укрыли лепестки роз. Кажется, кто-то сочинил балладу о несчастном рыцаре и коварной возлюбленной…
В балладах нет ни слова правды.
— Родная, ты идти можешь?
Может.
— Давай лучше я? — Урфин готов в очередной раз бросить вызов им всем, не понимая, что именно этого и ждут.
— Я сама. Пожалуйста.
Его рука — надежная опора, которой достаточно, чтобы Тисса прошла мимо лорда-канцлера. Он кланяется, глядя с такой ненавистью, словно Тисса не оправдала каких-то скрытых его надежд. О да, ей следовало плакать и молить о пощаде.
Не дождутся!
Она найдет силы улыбаться.
Леди Лоу в черном наряде — строгий траур ей к лицу.
Леди Амелии, которая смотрит свысока, думая, что доказала собственное превосходство. А возможно, расчистила себе путь к цели. Ее взгляд легко прочесть, и Тисса удивляется, почему не делала этого раньше.
Людям, которые подаются вперед, желая разглядеть ее.
Казнь будет закрытой к вящему их огорчению. И значит сегодня — последний шанс увидеть преступницу. Они вернутся домой и будут рассказывать о том, как Тисса улыбалась. Значит, не раскаивалась. Не сожалела.
А может, просто обезумела?
Наверное, она близка к сумасшествию, но что с того?
Еще будут говорить, что Тисса сделалась ужасна, про ее лицо и руки, покрытые сыпью, про красную коросту на щеках и шее, про набрякшие ставшие неподъемными веки…
Урфин убрал все зеркала, но Тисса и без них знала, что она выглядит ужасно.
Его хватило до подъемника, там, в тесноте — четыре человека в серых плащах ни на шаг не отходили от Тиссы, не то стерегли, не то охраняли, — Урфин подхватил ее на руки.
— Храбрая моя девочка… и не плачешь.
— Наверное, слезы закончились.
— Такого не бывает, чтобы у женщины слезы закончились. Ты просто устала. Сейчас отдохнешь…
…и наплачешься вволю.
В башню их впустили, хотя людей в красных плащах стало еще больше. И заняли они уже четыре пролета. А если поднимутся еще выше?
Их много. Они сильны. И подчиняются Кормаку, который за что-то Тиссу возненавидел. Знать бы за что, она же почти с ним незнакома…
— Не обращай на них внимания, ребенок. Они того не стоят.
У Урфина получалось легко, он просто шел, и люди сами убирались с пути. Но все равно, когда закрылась дверь — дубовая, перетянутая металлическими полосами, — Тисса выдохнула с облегчением.
— Кормак пугает тебя. И пытается вывести из равновесия меня, — Урфин посадил Тиссу на кровать, а сам опустился на пол. И получилось, что она смотрит сверху вниз. — Ему нужен повод, чтобы меня запереть. И сегодня я дам ему этот повод.
Наверняка, это связано с тем, что он задумал.
— Нельзя обманывать чужие ожидания.
Он поцеловал Тиссину руку, покрытую сыпью.
— Тебе ведь не больно?
— Нет. Но… что будет дальше?
— Меня запрут. Думаю, где-нибудь внизу. И два дня тебе придется побыть с Изольдой. Потом… перед казнью, нам снова позволят увидеться.
Казнь? Нет, Тиссе не страшно. Разве что самую малость. Конечно, ей хочется жить, но если не выйдет, то жалеть о сделанном Тисса не станет.
— Пожалуйста, слушайся Хендриксона. Даже если Кормак будет говорить, что соблюдение протокола не обязательно, что он не желает тебя мучить, настаивай. Это очень важно. Скажи, что если тебя осудили по закону, то ты желаешь и чтобы казнь также была законной.
Не следует спрашивать больше. Урфин рассказал то, что должен. Остальное… он не доверяет Тиссе? Или опасается, что в наивности своей она его выдаст? Или не его, а кого-то кроме?
Наверняка, замешаны многие. И если план их, каков бы он ни был, провалится, то эти люди пострадают. Значит, Тисса должна вести себя именно так, как от нее ждут.
Раньше у нее получалось.
— Может, ты просто позволишь мне умереть?
Смешно было думать, что он согласится, и Урфин покачал головой:
— Нет, дорогая. Ты мне дочку обещала. Ради чего я косички заплетать учился?
Я знала, где найти Кайя — в его кабинете, в кресле у погасшего камина. Кажется, его дня три как не чистили, с той самой поры, как Кайя рявкнул на служанку, велев убраться.
Убрались.
А пепел оставили. И вот мой муж сидел в кресле и смотрел в черный зев.
— Идем, — я взяла его за руку, холодную и тяжелую. Почему-то подумалось, что у мертвецов тоже тяжелые руки, и мысль эта показалась страшной.
Кайя поднялся. Он позволил увести себя в нашу спальню, и на кровать сел без возражений. Я стянула сапоги и велела:
— Раздевайся.
— Иза, я не…
…не настроен на нежности. Это я прекрасно понимаю, но дело не в них, а в том, что ему следует отдохнуть по-человечески. И выбросить из головы те мысли, которые в ней явно перебродили.
Я молча принялась расстегивать сюртук. Пуговицу за пуговицей. Кайя не мешал. А рубашку сам стянуть попытался, но запутался в рукавах и рванул. Ткань затрещала.
— Тебе надо уйти, — голос глухой, взгляд в сторону.
— Уйду, — согласилась я. — Позже. Ложись на живот.
Массаж я делать умею, были и такие курсы в анамнезе моих душевно-рабочих метаний, но выяснилось, что руки у меня слабые. Два человека в день — верхний предел, а вот Кайя и за трех сойдет по совокупной массе.
— Расслабься, — я провела ладонями по спине.
Расслабится он, конечно. Шея деревянная, плечи тоже. Мышцы оледенели, но лед мы растопим. Тепла у меня хватает, чтобы поделиться.
Через руки. Через кончики пальцев, к которым тянется мурана. И я вижу уже не ленты — тончайшие нити, пронизывающие кожу и сосуды, прорастающие в кости и сплетающиеся черным узором нервной системы. Ей тоже было холодно и неуютно.
Она ведь не виновата, что люди злы.
…не знаю, что ты делаешь, но продолжай, пожалуйста.
…продолжу. Переворачивайся.
Рыжий кот, выбравшись из очередного темного тайного угла, запрыгнул на кровать. Он следил за мной, а Кайя периодически трогал лапой, точно проверяя, жив ли тот.
Жив. Сердце бьется в сети черных нитей. И легкие оплетены ими, словно плющом. Но меня это не пугает, напротив, я знаю, что нити — во благо. Они отогреваются.
