Корнелия Функе - Чернильная смерть
А вот от птицы Резе уже не избавиться — это Волшебный Язык знал не хуже Сажерука.
Свистун очень старался отправить Перепела в царство мертвых вслед за своим господином. Мо был ранен в плечо и левую руку. Но в конце концов Среброносый все же сам отправился вслед за Змееглавом, и Сажерук предал огню его труп, как и тело его хозяина.
Виоланта, очень бледная, стояла рядом с Волшебным Языком, пока Змееглав и Свистун превращались в пепел. Она выглядела такой юной, словно оставила несколько лет в яме, куда ее бросил отец, и по-детски растерянной. Наконец она повернулась спиной к огню, пожравшему ее отца, и Сажерук впервые увидел, как она обнимает за плечи сына — странного мальчика, которого по-прежнему никто не любил, хотя он спас их всех. Даже Волшебный Язык с его добрым сердцем не чувствовал к малышу симпатии (Сажерук видел это по его лицу), хотя и стыдился этого.
Из юных солдат Виоланты в живых осталось чуть больше десятка. Они отыскали их в подземных застенках. Зато солдаты Змееглава исчезли все до одного, как и Белые Женщины. На берегу остались пустые палатки, черная карета и несколько бесхозных лошадей. Якопо уверял, что рыбы-людоеды, которых развел его прадед, вынырнули из воды и сожрали несколько человек, бежавших по мосту. Ни Виоланта, ни Волшебный Язык ему не поверили, но Сажерук вышел на мост и нашел на влажных камнях несколько переливающихся чешуек размером с липовый лист. Поэтому они покинули Озерный замок по туннелю, через который проник Свистун.
Когда они вышли на берег, шел снег, и замок у них за спиной скрылся за хороводами снежинок, словно растворившись в белизне. Вокруг было так тихо, будто все слова иссякли и все, что можно было рассказать в этом мире, рассказано до конца. Сажерук нашел следы Орфея в замерзшем прибрежном иле. Волшебный Язык посмотрел на лес, к которому они вели, словно все еще слышал внутри голос Орфея.
— Я предпочел бы знать, что он мертв, — тихо сказал он.
— Очень разумно, — заметил Сажерук. — Но с этим мы, к сожалению, опоздали.
Он искал Орфея после того, как погиб Свистун, но Четвероглазого уже и след простыл, как и Пальчика. Мир казался таким светлым в это холодное утро и у всех у них было так легко на сердце! Но тьма осталась и еще расскажет свою часть истории.
Они поймали лошадей, брошенных людьми Змееглава. Волшебный Язык торопился, несмотря на слабость от ран. «Давай спасем хотя бы наших дочерей».
— Черный Принц наверняка позаботился, чтобы с Мегги ничего не случилось, — сказал Сажерук, но тревога на лице его товарища не рассеялась.
Они ехали молча, погруженные каждый в свои мысли и воспоминания. Тишину нарушал только требовательный голосок Якопо:
— Есть хочу! Пить хочу! Когда мы приедем? Как ты думаешь, Зяблик поубивал детей и разбойников?
Виоланта всякий раз отвечала ему, хотя порой невпопад. Озерный замок сблизил их общим страхом и общим страданием, но главным было, конечно, то, что Якопо осуществил задуманное матерью. Змееглав был мертв. Хотя Сажерук был уверен, что Уродина до конца дней не избавится от тени отца, и она, вероятно, тоже это знала.
Волшебный Язык тоже не избавился от Перепела. Сажеруку порой казалось, что тот едет рядом с ними, и он в который раз спрашивал себя: может быть, это просто две стороны одного человека? Как бы то ни было, переплетчик любил этот мир не меньше, чем разбойник.
Реза высыпала остатки семян в озеро, но ласточка вернулась в первую же ночь, когда они устроили привал под деревом с мохнатыми желтыми цветами на голых ветках. Она превратилась во сне и взлетела на цветущие ветки, где лунный свет серебрил ее крылья. Увидев ее там, Сажерук разбудил Волшебного Языка, и вместе они дожидались под деревом, чтобы ласточка с наступлением утра слетела вниз и превратилась в женщину.
— Что будет с ребенком? — испуганно спросила она.
А Волшебный Язык ответил:
— Ему будут сниться полеты.
Как переплетчику снился разбойник, а разбойнику — переплетчик, так и Огненному Танцору — языки пламени и комедиантка, умеющая плясать, как они. Может быть, этот мир был на самом деле соткан из грез, а старик лишь облек их в слова.
Реза расплакалась, когда они добрались до пещеры и нашли ее пустой. Но Сажерук обнаружил перед входом нарисованную углем птицу — знак Силача. Под знаком был закопан рисунок, который Дориа, очевидно, предназначал для старшего брата. Сажерук слыхал когда-то о таком дереве с человеческими гнездами, но своими глазами не видел.
Им понадобилось два дня, чтобы его отыскать. Сажерук первым увидел великана. Он схватил под уздцы лошадь Волшебного Языка, а Реза в страхе прижала руку к губам. Зато Виоланта смотрела на великана восторженно, как ребенок.
Великан держал на ладони Роксану, как будто она тоже превратилась в птицу. Брианна побледнела, увидев мать между огромными пальцами. Сажерук соскочил с коня и направился к великану.
Между его огромными ногами стоял Черный Принц со своим медведем. Хромая, он тронулся Сажеруку навстречу, и вид у него был невероятно счастливый.
— Где Мегги? — спросил Волшебный Язык, тоже обнявшись с Принцем.
Баптиста показал наверх, на гнезда.
Сажерук никогда не видывал подобного дерева, даже в самых диких глубинах Непроходимой Чащи. Ему хотелось тут же вскарабкаться по стволу к гнездам и веткам, на которых, как птицы, сидели женщины и дети.
Мегги окликнула отца, и Волшебный Язык кинулся ей навстречу. Она спустилась со ствола по канату так ловко, словно всю жизнь жила на деревьях. А Сажерук обернулся и посмотрел вверх, на Роксану. Она что-то шепнула великану, и он так осторожно опустил ее на землю, словно боялся разбить. «Только бы никогда больше не забывать ее имени», — думал Сажерук. Он попросит огонь выжечь эти буквы в его сердце, чтобы даже Белые Женщины не могли их смыть. Роксана. Сажерук обнял ее, а великан смотрел на них хамелеоньими глазами, в которых, казалось, отражаются все краски мира.
— Оглянись, — шепнула ему Роксана.
Сажерук увидел, как Волшебный Язык обнимает дочь и утирает слезы с ее лица, как Книгожорка бежит к Резе — она-то откуда тут взялась, во имя всех фей? — как Туллио уткнулся мохнатым лицом в юбку Виоланты, как Силач едва не задушил Волшебного Языка в объятиях… и…
Фарид.
Он стоял, раскапывая босой ногой свежевыпавший снег. Обуви он по-прежнему не носил, зато, кажется, подрос.
Сажерук шагнул к нему.
— Ты, я вижу, хорошо заботился о Роксане, — сказал он. — А огонь тебя слушался, пока меня не было?
— Он всегда меня слушается! — Да, мальчик повзрослел! — Я сразился с Коптемазом.
— Надо же!
— Мой огонь сожрал его огонь.
— Правда?
— Да! Я залез на плечо великана и оттуда поливал его огнем. А потом великан сломал ему шею.
Сажерук невольно улыбнулся, и Фарид улыбнулся в ответ.
— А ты… Ты теперь снова уйдешь? — Юноша оглянулся с такой тревогой, словно Белые Женщины уже дожидаются у него за спиной.
— Нет, — ответил Сажерук и снова улыбнулся. — Пока нет, наверное.
Фарид. «Пусть огонь выжжет в моем сердце и это имя, — думал Сажерук. — Роксана. Брианна. Фарид. И конечно, Гвин».
Омбра
Что, если этот много лет знакомый путь
Вдруг решит не вести больше к дому, а пойдет зигзагами
Как хвост воздушного змея, просто и бесцеремонно!
Что, если его гудроновая кожа
Была лишь длинным рулоном ткани, Которую разматывают, и она приспосабливается по форме
К тому, что похоронено под ней?
Что, если он сам направит себя, куда захочет, В незнакомые места, через горы.
На которые вдруг придется взбираться.
Кто отказался бы тогда идти с ним?
Кто не хотел бы знать, чем кончится сказка.
Или куда приведет дорога?
Шейна Пью. Что, если этот путь…Когда Черный Принц привел детей обратно в Омбру, зубцы городских стен были покрыты снегом. Женщины забрасывали его тряпичными цветами. Над башнями снова реял герб со львом, но теперь его поднятая лапа опиралась на книгу с пустыми страницами, а грива была огненная. Зяблика не было. Он сбежал от великана не в Омбру, а прямо во Дворец Ночи, в объятия сестры, а Виоланта под покровом ночи вернулась в свой замок, чтобы принять власть над городом и подготовить его к возвращению детей.
Мегги с Элинор, Дариусом и Фенолио стояли на площади перед воротами замка, когда матери снова обняли сыновей и дочерей, а Виоланта со стены благодарила Черного Принца и Перепела за их спасение.
— Знаешь что, Мегги? — прошептал Фенолио, пока Виоланта раздавала женщинам запасы с дворцовой кухни. — Может быть, Уродина влюбится теперь в Черного Принца? Он ведь был Перепелом, пока не появился твой отец, а Виоланта все равно была влюблена больше в роль, чем в человека!
