Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
Седин осторожно кивнул.
– Вот видите, – продолжал завлаб, – товарищи подтверждают правильность моих слов. Только не нужно, товарищ Чучин, ссылаться на широко известное утверждение, что, мол, в науке отрицательный результат – тоже результат. Мы с вами находимся на самом острие научного поиска, ищем конкретные ответы. А если этого кое-кто не понимает, так мы ему это объясним. Конкретно, исходя из условий хозрасчета и самофинансирования.
Чучин издал невнятный звук.
– Что-что? – вскинулся Шамошвалов. – Вы еще и не согласны? Удивительная безответственность! В то время как ведущие ученые лаборатории прилагают все силы для доказательства явной вредоносности контакта с иными цивилизациями для нашего района, города, а может быть, и для всей планеты, вы, товарищ Чучин, позволяете себе безответственные поступки и выражения! Уже не надеетесь ли вы, что история простит это вам, а из-за вас и нам? Не надейтесь! Но, если ответственность лежит на вас по справедливости и, так сказать, в соответствии со служебной номенклатурой, то какое вы имеете право перекладывать ее на плечи товарищей, которые трудятся честно и беззаветно?! В таких условиях, товарищи, я просто обязан напомнить и младшему научному сотруднику Чучину, и остальным присутствующим об успехах, которых добилась наша лаборатория за время своего существования. Сам академик Дубилин…
Алексей почувствовал, что дуреет. Словеса, извергаемые Шамошваловым, сливались в единый поток, захлестывали зал заседаний, сковывали разум и волю и уже плескались где-то у подбородка, грозя утопить с головой в бездонном болоте идиотизма.
«Да что же это такое? – билась в голове мысль. – Что же это? Столько людей слушают этого олуха, и все воспринимают его бред как должное. А сам-то ты что молчишь? Выбрал легонькую позицию – я, мол, новичок, многого еще не знаю, для того, чтобы разобраться, время потребно? Спрятался в кустики… Пусть кто-нибудь первый, а уж потом-то я… Вот все так и думают…»
Дрогнуло что-то в воздухе, искривилось окно, медленно поднялось растущее у забора дерево, изуродованное подстрижкой и подрезанием. С перекрученных, извивающихся корней осыпались, распадаясь в пыль, в прах, комья земли.
Алексей в ужасе осмотрелся.
Не было в зале людей. Корчилась во главе стола огромная распухшая моська с разинутым жабьим ртом, из которого сочилась липкая слюна. Вместо Седина поджалась в кресле подобострастно глядящая на моську ищейка. В старого дряхлого льва обратился профессор Струбель – девятый десяток разменял старик, держали на ставке ради лишнего голоса в Ученом Совете, голосовать еще мог исправно.
Алексей скосил глаза. На месте Игоря Станиславовича вальяжно растянулся холеный дог, посматривая брезгливо на окружающих, постукивал по роскошному бювару аккуратно подрезанными когтями. А Чучина не было. Совсем не было. Золотился на том месте, где он только что стоял, солнечный луч, плавали в нем невесомые пылинки. И еще многих не стало. Торчали там и здесь невообразимые чудовища, и окружали их пустые лоснящиеся стулья. Исчезли куда-то сидевшие, или с самого начала не было их?..
Алексей мотнул головой, отгоняя наваждение. Вернулось все на круги своя, булькнули в застоявшемся воздухе последние слова Шамошвалова:
– …в последний раз предупреждаем, товарищ Чучин. И еще кое-кому не мешает задуматься.
Цезарь Филиппович помолчал и закончил значительно:
– Спасибо, товарищи. Приведите в порядок рабочие места. Автобус отходит через полчаса. Игорь Станиславович, кто от вашего отдела дежурит сегодня?
– Никулин, – лениво отозвался шеф.
– Хорошо, – констатировал завлаб. – Имейте, Никулин, в виду, если академик Дубилин посетит лабораторию, немедленно звоните мне. Все, товарищи. Спасибо за работу.
Погода к вечеру установилась. Отливали металлом под лучами заходящего солнца неспешные струи реки, на берегу которой притулился бывший птичник. Редкие капли срывались с омытых дождем деревьев. Пахло свежестью и еще чем-то – неуловимым, летним, родным.
Алексей курил, устроившись на влажной скамейке, – ждал, когда соберутся в автобус и уедут разбежавшиеся по кабинетам сотрудники. Потом можно будет поужинать, немного прогуляться перед сном – и на боковую. Дежурство в лаборатории – фикция, нужная только Шамошвалову. Ночному сторожу и без помощника делать нечего. Впрочем, никто с Цезарем Филипповичем не спорил, тем более, что за дежурство полагалось два дня отгула.
– Не расстраивайся, Афанасьевич, – говоривший стоял за углом, и Алексей его не видел. – Если из-за каждой глупости нашего Цезаря расстраиваться, то жить тогда некогда будет.
– А я что? Я ничего, – послышался негромкий голос Чучина.
– Вот и правильно. Цезарю, как говорят, цезарево, а у нас и своих забот хватает. Так?
– Так-то так, – заговорил кто-то третий, – да надоела уже эта придурь до изжоги.
– Ничего, – снова отозвался первый, – приедет Дубилин – дела по другому пойдут.
– Вот приедет барин… – насмешливо протянул третий собеседник.
– Зря ты так, – помолчав, ответил первый голос, – Дубилин – мужик правильный, голова у него работает – позавидуешь. И руководитель отличный.
– Что же он тогда Шамошвалова не раскусил? – снова не удержался оппонент.
– А ты думаешь легко институт с нуля строить? Дело-то какое – контакт. Столько лет о нем люди мечтали, а повезло – нам.
– Это правильно, – повезло, – тихо обронил Чучин, – у меня порой дух захватывает. Страшно только, вдруг что не так сделаем, не оправдаем…
– Не боись! – хохотнул первый, потом добавил уже серьезно: – В конце концов главное – дело делать. А мы его делаем. И с Цезарем сами разберемся. А Дубилин, что бы вы ни говорили, – человек! Я с ним, слава богу, лет семь отработал…
Голоса затихли, удалились в сторону автобуса.
«Кто бы это мог быть, – ломал голову Алексей, – вроде бы почти всех уже знаю. Ладно, выясним. Выглядывать неудобно – подумают, что подслушивал… Однако… Неужели и в этом „отстойнике“ еще во что-то верят?»
День догорел. Потянулись от реки влажные полотнища тумана, надрывный крик коростеля заглушал мягкую перекличку перепелов. Сверчок, укрывшийся в трещине остывающей от дневного тепла стены, робко настраивал свою скрипку.
Связь с Ленинградом наконец-то установили. Алексей выслушал длинные гудки, потом усталый голос телефонистки равнодушно сообщил, что «абонент не берет трубку».
Вышел на крыльцо, не то удивляясь, не то ужасаясь равнодушному спокойствию, зародившемуся в душе еще днем, во время нелепой планерки и чем дальше, тем больше вытеснявшему остальные чувства. «Жизнь, Алешенька, сказок не принимает»…
