Александр Савинов - Дорога на Киев (фрагмент)
На меня хлынула смердящая зеленоватая жижа. Ящер взбрыкнул передней лапой, я почувствовал удар, что-то хрустнуло, но прежде чем меня отбросило вперед, успел со злостью рубануть второй раз.
Я обнаружил, что лежу на земле, в вонючей луже того, что у ящера называлось кровью. Попытался вздохнуть, но грудь пронзила такая боль, что я решил, что лучше не дышать вовсе. Чудовище грудой мяса валялось неподалеку. Рядом на сухой траве лежали мои друзья, пытаясь отдышаться, судорожно ловя воздух. Через некоторое время, хромая и охая, поднялись на ноги, осмотрелись. Я стал снимать с плеч котомку.
— Некогда, — резко сказал Данило и показал рукой назад. Там меж двумя рощами поднималось облако пыли. — Погоня.
Кони маячили где-то у Черного леса. Мы бросились к ним. Бежать было трудно — при каждом вздохе грудь протыкал раскаленный прут. Всеслав тоже морщился от боли, только Данило, как ни в чем ни бывало, трусил, топая сапожищами так, что успокоившееся было после битвы с ящером воронье вновь взлетело и загалдело. Я на бегу перемотал кушак на грудь, и на время стало полегче, но скоро дыхание сбилось, глаза заволокло черным туманом, в горле захрипело. Неожиданно почувствовал на спине руку, и бежать стало проще — это Данило на бегу подталкивал меня.
— Мало… я тебя… с котлом гонял, — прохрипел он.
Впереди Всеслав уже ловил непослушных коней, которых пугал мерзкий запах ящера. Клубы пыли стремительно приближались. Данило заарканил своего, а дальше дело пошло быстрее. Забравшись в седло, я наддал каблуками, и мы понеслись к лесу.
Всеслав, обернувшись, что-то крикнул.
— …луки…, — разобрал я.
На скаку вынул лук, вытянул стрелы, зажал их в зубах и натянул поводья. Конь встал, как вкопанный. Повернувшись в седле, выпустил шесть стрел — все, что успел достать, — в передних всадников. Когда натягивал на тетиву последнюю, первая уже вонзилась в грудь вырвавшегося вперед ратника. Тот запрокинулся назад и стал медленно сползать по крупу. Дальше смотреть не стал — развернулся и помчался дальше, краем глаза приметив, что мои соратники тоже разворачивают коней. Значит, еще несколькими преследователями меньше.
Лес был уже рядом. Я даже различал иголочки на елках, когда нас настигли. Их было человек двадцать — ратники из города, среди них несколько степняков. Когда я увидел их, во мне что-то перевернулось, захлестнула ярость. Я выхватил топор, заляпанный зловонными зелеными пятнами, и с диким криком, рубя направо и налево, бросился в гущу всадников.
Удар… Чья-то голова пополам, брызжут мозги и кровь… Удар… Отлетела чья-то рука с зажатым мечом… Замах… Всадник, схватившись за бок, съезжает на землю… Удар…Удар…
Увидел удиравших степняков — в стае, когда десятеро на одного, они храбрецы, а как силу почуют, сразу наутек. Бросился за ними, но то ли кони у них были свежее, то ли я устал, однако улепетывали они гораздо быстрее.
Остановил своего скакуна и, пригнувшись к гриве, попытался отдышаться. Сил почти не оставалось, опять пришла боль в груди. Конь тоже дрожал, поводил боками, с него хлопьями оплывала пена. Здорово ему, бедняге, сегодня досталось.
Медленно подъехал Данило с обнаженным мечом. С лезвия густыми каплями стекала кровь. Я оглянулся. Всеслав жалеючи оглядывал остатки своих вериг. Кругом валялись безжизненные тела, разбегались, вскидывая головами, испуганные кони.
— Поехали, Иванко.
Развернув коня, я шагом направил его к лесу. Подъехав к опушке, нашли вытекавший из леса прозрачный ручей и спешились, решив подлечиться и хоть немного передохнуть. Первым делом нужно было вымыться — вонючая слизь ящера залепила одежду и не давала дышать.
Всеслав быстро разделся и кинулся в воду, устроившись в русле потока так, что на воздухе оставалось только лицо. За ним полез я. Вода была ледяная, но я, повизгивая, все же вымылся и тут же почувствовал себя гораздо лучше. У меня на теле не осталось живого места: один сплошной синяк. Всеславу досталось не меньше. Данило долго с сомнением глядел на нас, однако в конце концов разделся до исподних и, осторожно тронув воду большим пальцем ноги, с уханьем окунулся. Не знаю, что на него больше подействовало: то ли сам запах, то ли наши угрозы не приближаться к нему менее чем на версту с наветренной стороны.
Вымывшись, развесили сушиться одежду, развели костер, достали припасы. Я вынул баклажку с живой водой, сделал глоток и передал Даниле. Тот с удивлением поглядел на нее.
— Сурья, — объяснил я. — Живая вода.
— Вот ка-а-ак, — протянул Всеслав. — Где ж ты ее взял?
Пришлось снова все рассказывать с самого начала. Он покачал головой.
— Стало быть, Олег был прав, когда меня с вами послал.
Данило глотнул воды и отдал баклажку Всеславу. Тот попробовал ее, кивнул и допил остатки.
— А кто такой Олег? — поинтересовался Данило.
— Калика, как и я, — пожал плечами Всеслав, отводя глаза.
— Гм… Ну-ну. Вещего Олега, прадеда князя Владимира, который Аскольда и Дира из Киева выкинул, в юности мне пришлось встречать, о нем всем ведомо; слыхал я и еще кое-что. Не про того ли речь ведешь?
— Когда это было? Сто лет назад.
— Ну-ну, — повторил Данило.
Я оставил их разговор без внимания и без вопросов, и, как оказалось, зря.
— Ты где так хорошо научился стрелять? — спросил Всеслав, переводя беседу на другое.
— На охоте каждая стрела дорога, оттого и стрелять учили строго.
— А почему по-воински?
— Воин и учил. — Мне не хотелось вдаваться в подробности.
Пока ели, пока отдыхали да составляли планы, солнце перевалило заполдень. Решили остаться здесь до утра, потом идти Черным лесом до Ирпеня, переправиться, а там до Киева недалеко. Коней отпустили — все одно они по буреломам и чащобам не пройдут, а дорогу домой найдут быстро, но мне было жалко расставаться со своим — успел привыкнуть. Я долго стоял, гладя его морду, скармливая оставшиеся корочки, пока не поторопил Данило. Я хлопнул его ладонью по крупу и с сожалением смотрел, как он, всхрапывая и вскидывая голову, зарысил обратной дорогой.
Днем мы спали, чинили одежду, острили оружие… Вечером легли почти без ужина — еды оставалось мало, хотя я и наловил в ручье несколько красноперок.
Посреди ночи я вдруг проснулся. Прямо над нами висел круглый, громадный серебристый шар луны, заливая все вокруг призрачно-белым светом. Виден был каждый листок на самых дальних деревьях, каждая хвоинка на елках, даже травинки отбрасывали лунную тень.
Спутники мои спали мертвым сном, хотя обычно отличались чуткостью. Повинуясь непонятному внутреннему порыву, встал и подошел к ручью. И здесь, как днем, был виден каждый камушек на дне. В журчании воды мне послышался мягкий зовущий голос:
