Лилия Баимбетова - Перемирие
Я раздергивала мокрые завязки плаща, наконец, справилась с ними, сбросила плащ, чтобы виден был меч. Мои промокшие сапоги шлепали по лужам, и во все стороны разлетались брызги. Направление ветра изменилось, и снег летел мне в лицо. Я жмурилась, снег слепил мне глаза, и я почти не различала Воронов, только видела какие-то непонятные темные фигуры, но своим внутренним взором я видела их — на таком-то расстоянии — так же ясно, как при свете дня. Я даже чувствовала, как у младшего, хонга, дрожит рука в перчатке, державшая поводья. Когда между мной и всадниками оставалось шагов пятьдесят, и я, и они остановились.
Снег летел мне в лицо. Я смотрела на них, они — на меня, и алые глаза их так и светились в темноте. С одного края были два веклинга, старшие офицеры, один, чувствовалось, был гораздо старше другого. С другого края был хонг, средний офицер, самый молодой среди них. Между ним и веклингами был дарсай, командующий, стратег, равный мне по званию. Но не по возрасту, разумеется. У Воронов звание стратега присваивают только, когда офицеру исполниться сто лет, никак не раньше, у них вообще присвоение званий четко привязано к определенному возрасту, и моя стремительная карьера была бы среди них невозможна.
Я видела их всех, но смотрела я на одного, на дарсая. Мне казалось, что он ранен или болен, какая-то слабость и слишком уж большая усталость чувствовалась в нем, Ворон подобного уровня не должен был так измотаться просто в тяжелой дороге. И… я боялась его — с такими Воронами мне не часто приходилось сталкиваться.
Он перекинул ногу через седло и спрыгнул с коня. Скажите, пожалуйста, какая честь! — дарсай передо мной спешивается. И когда ноги его в разбитых сапогах коснулись земли, он слегка покачнулся. Совсем слегка, еле заметно и тут же восстановил равновесие. Если бы я отвела взгляд хоть на миг, я просто ничего бы не увидела, но я увидела, и мне стало неловко. Он немного постоял, держась руками за седло, потом быстро повернулся ко мне. Алые глаза взглянули на меня, и меня пробрала дрожь. Дарсай сделал движение и вдруг как-то сразу оказался рядом со мной, я даже не успела ничего заметить, так быстро он двигался. Черт! Слишком быстро.
Сейчас, когда мы оказались на расстоянии полуметра, я чувствовала исходившую от него вонь: запах давно немытого тела, пота, испражнений, боги знают, чего еще, — и только тогда я осознала окончательно, насколько же он стар. Чем старше становятся Вороны, тем меньше они обращают внимания на материальный мир и собственное тело. Я, ей-богу, не ожидала увидеть здесь такого старого Ворона, ведь ему было лет двести, никак не меньше. Он был больше похож на сонга, чем на дарсая, на духовидца, чем на активно действующего стратега.
Длилось молчание. Слышен был только почти неразличимый звук, с которым летел и падал снег, да изредка всхрапывали кони или звякала сбруя. Темная худая фигура Ворона возвышалась надо мной, уже почти не различимая в быстро сгущающейся тьме, только алые глаза светились своим чудным ясным светом. Наконец, он заговорил:
— Перемирие все еще действует, тцаль? — спросил он по-каргски. Меня странно и неприятно поразило то, что он заговорил на каргском: все Вороны прекрасно знают наш язык и часто даже между собой говорят на нем, иначе, положим, они не всегда понимали бы друг друга, у них много диалектов, совершенно не похожих друг на друга.
— Да, — сказала я охрипшим голосом, чувствуя себя уже совершенно замерзшей. Мне хотелось поскорее покончить со всем этим и пойти в теплое здание, и я надеялась, что он не слишком будет разводить церемонии…
— Мы вынуждены просить вашего гостеприимства, — все так же отрывисто проговорил Ворон.
— Оно будет вам оказано, дарсай.
Он сделал почти незаметное движение головой, и остальные трое тоже спешились.
— Я позабочусь о лошадях, — сказал кейст, неслышно подошедший сзади.
Я кивнула Воронам и с немалым облегчением повернулась и пошла к зданию. У нижних ступеней я нагнулась и подобрала свой промокший плащ, но не стала надевать его (смысла не было, он уже настолько промок, что его можно было выжимать), а только перекинула его через плечо и почти побежала по мокрым ступеням наверх.
Ольса все еще стояла на крыльце. Она была страшно бледна, полуоткрытые губы дрожали. Сжав руки на уровне груди, она стояла и неподвижным взглядом смотрела мне за спину, на Воронов, поднимавшихся вслед за мной. Я остановилась рядом с Ольсой и обернулась, дожидаясь их.
Вороны шли медленно, путаясь в мокрых длинных плащах. Дарсай довольно сильно хромал на правую ногу. Но, как ни медленно он двигался, остальные отстали от него…
Ольса отшатнулась, когда Вороны проходили мимо нее. Я отворила тяжелые дубовые двери, и оттуда пахнуло теплом и запахом жилого дома. Желтый прямоугольник лег на мокрые, черно блестевшие ступени лестницы и резные столбики перил. Мы с дарсаем вошли в ярко освещенный холл
Холл был пуст, только из боковой двери слышалось шушуканье, и в щель смотрели чьи-то блестящие, любопытные глаза. Весь этот огромный холл, с простыми деревянными стенами, с натертым, пахнущим мастикой паркетом пола, с большой мраморной лестницей казался воплощением уюта после уличного холода, темноты и сырости. Я обернулась к дарсаю. В приоткрытую дверь было видно, как остальные Вороны поднимаются по лестнице; Ольса все еще стояла на крыльце.
Только сейчас я рассмотрела дарсая по-настоящему. Он был очень высок, как и все Вороны: я едва доставала ему до плеча, — и очень сухощав. Мокрый капюшон лежал на его плечах, открывая черный плащ с полосой металла между алых глаз. Видны были только эти глаза, огромные, с радужкой во весь глаз, и узкие губы, пересеченные длинным тонким шрамом. На правой щеке виднелся еще один шрам, грубый и толстый, белевший на смуглой коже. Мокрый, вообще-то зеленый, а сейчас потемневший и заляпанный грязь плащ, свисал с его плеч. Одна пола, прилипшая к штанам, задралась, открывая весь в черной грязи сапог, разорванный по голенищу и обвязанный грязной тряпкой.
Ворон, в свою очередь, разглядывал меня — обычным для них высокомерным взглядом. Они всегда, в общем-то, так держатся: на редкость высокомерная раса, в этом кейст прав. Вот так подумаешь, удивительно, до чего они величавы, эти бандиты-кочевники, редко кто из родовитых князей выглядит так.
Мы были наедине, может быть, несколько мгновений, но за это время произошло то, от чего и случились все дальнейшие события. Вдруг я ощутила присутствие чужой воли в своем сознании. Я подняла на Ворона глаза: он совершенно откровенно усмехался мне в лицо. "Ах ты, сукин сын!" — подумала я. Ведь он мстит мне, знает, что не может от меня скрыть свою слабость (на таком-то расстоянии! — я за тридцать-сорок лиг улавливаю их намерения, а уж на таком расстоянии почувствую даже, если у него ухо зачешется), знает и мелко мстит мне. Ах, сукин сын! Он настолько был сильнее и старше меня, что все мои попытки освободиться от его ментального влияния обречены были на провал. И он, он… Он внушал мне совершенно определенные чувства, как выразилась бы Ольса, — влечение, тихое и спокойное, как вода в озере, на страсть у него фантазии бы не хватило, все-таки, сонг он там или дарсай, он и по вороньим меркам был уже очень стар. "Нашел, что придумать, — подумала я зло, — Пошел вон из моей головы, иначе я уж найду, чем этот контакт разорвать. Мой меч в твоей башке вполне подойдет"
