Роман Волков - Рассказы и сказки
Жалко жену. Очень жалко – это наверно самый страшный пункт моей смерти. Сын – мужик, пусть растет безотцовщиной. Пусть растет злым, понимая, что нечего терять, что никто не поможет, никто не заступится. Я успел ему это сказать то, что выучил сам. Никого не надо бояться, только драться. Только драться, только вперед. Зубы вставишь, руки, ребра срастутся. Зато потом насколько будет спокойнее умирать! Я отчетливо вспоминаю всех, кто меня когда-то обижал и оскорблял. Детский сад, школа, институт, служба… Почему я молчал, почему отшучивался? Ясно, что все обидчики давно наказаны судьбой: кого посадили, кто из окна выбросился… Но как же страшно понимать, что ты умираешь трусом, побежденным, а не победителем! У сына такого не будет. Я научил его наносить самые основные удары: кулаком, локтем, коленкой и стопой. Ничего! Он не пропадет! Он мои ошибки не повторит!
А вот жена… Ей же, бедняжке, еще и с похоронами крутиться придется. Может, рассказать ей обо всем и будем вместе считать? Кого приглашать на поминки, какие продукты покупать, что на каких рынках дешевле, кто с машинами поможет? Как и что на стол выносить, где столовую выбрать? Звать ли на поминки тетю Машу, которая дура и всех нас достала? Звать ли оркестр и кто поможет с аппаратурой в столовой – Толячий или Леха Рыжий? Или все же лучше дома? И будем еще с ней спорить, прыгая на продавленных пружинах моей койки: водку лучше в Кузнецке брать! Нет, в Нижнем Ломове! Она не паленая и нам ее Ануфриевы привезут! Что-то напоминает, да?
Конечно – свадьбу. Так уж выходит, даже похороны, поминки, тризна похожи на свадьбу и день рождения. Цветочек засыпает под снежным одеяльцем, а весной из него рождается новый цветочек.
Я глупо спорю сам с собой, пытаясь доказать, что после поминок проживу еще хоть немного. Что запомнюсь людям хоть чем-то, потягивая свое посмертное существование. Ведь человек так тянется к бессмертию, что сам не понимая этого, пытается творить, рожать, строить, лишь бы образ, сущность, матрица его хоть нанемного запечатлелось во Вселенной уже после того, как последний смрадный выдох осквернит ее. Но мне страшно, что даже и на поминки мои никто не придет. Никто не будет говорить таких проникновенных слов, что я говорил, провожая своих родных и друзей. Или что еще хуже, припрется какой-нибудь Шарон или Потап, с которыми я еще в школе перестал общаться. Придут и нажрутся (обязательно нажрутся!) и будут отпускать грязные шуточки. Наденька бедная… И ведь не выгонишь их.
Божественная Смерть! Дай снова нашим душам
Прильнуть по-детски к звёздам на твоей груди
И нам покой верни, что жизнью был нарушен,
От Времени с Пространством нас освободи…
Вот что французы пишут…
Да, я пытался показаться мужественнее, чем был на самом деле. Приукрашивал. А кем я был? Да никем. Винтиком в государственной машине. Наверняка шеф мой – Роман Егорович (ну он-то точно должен прийти) так и скажет:
- Вадим Иванович был чудесным маленьким винтиком в машине отдела контроля и ревизий Министерства Финансов. И пусть он мало чего добился, мало чего достиг, но зато он остался честным и порядочным человеком. Двадцать шесть лет просидел этот скромный и доблестный труженик на выездных ревизиях. В одинаковых бухгалтериях за одинаковыми столами, прошел сложный путь – начал от проверки кассовых ордеров и авансовых отчетов и закончил журналами-ордерами! До Главной книги мы его пока не допускали – не хватало ему чего-то в голове. Но вот на таких скромных сотрудниках и держится величие нашей Родины!
Интересно, на мое место уже взяли кого-нибудь? Студента-неумеху по блату? Или татарина Рафика Наримановича, который просит, чтобы называли его Романом Николаевичем? Он сядет за мой столик, будет пить чай из моей кружки с сердечками, а фотографию, где мы с семьей хохочем на даче, выкинет в ведро или напишет на ней красным маркером “FUCK OFF”.
Моя красавица-жена не знает, что я ей изменял. Она у меня вообще очень наивная. Очень меня любит. Я ее тоже очень люблю, но все же если была возможность тайно наблудить, я сдерживался, но в меру. И вроде все сходило с рук, Надя ни о чем не догадалась. Серьезно, она не притворялась. Я не хотел ее никак обижать.
Может, как в анекдотах, следует ей обо всем поведать на смертном одре? Подсчитаем… одиннадцать раз! Ай, да я! Прямо герой-любовник! И все в командировках, в разных городах: Ижевск, Хабаровск, Майкоп, Мурманск, Новосиб, Владик… Подловато, конечно, но я почему-то нисколько не жалею. Даже развеселился. Вспоминал этих баб, вообще никого не вспомнил. Помню, только с Камчатки девку звали Котик, потому что Катя. Вот и все. Так и меня никто не вспомнит. А, скажут, длинный такой, в очочках.
Сегодня был приступ. Проснулся на чистом свежем белье, с прекрасным настроением и самочувствием. Из-за окна светило солнышко, было свежо и приятно.
- Где я? – говорю.
- В реанимации, - ответила сиделка, высунув нос из-за газеты «Жизнь», - Плохо тебе опять было.
Я сразу все вспомнил, настроение моментально испортилось, и сердце стало опять тихонько ныть, как побитая шавка. Скоро я умру. И светить мне будет черное солнце, солнце мертвых.
Каждого смертного ждет кончина!
Пусть же кто может, вживе заслужит
Вечную славу! Ибо для воина
Лучшая плата – память достойная!
Это не про меня, как вы догадались. Это – про Беовульфа, героя английского эпоса. Что скажут про меня? Ничего не скажут. Погасла одна из мириадов звездочек, яркая и огромная по своим меркам – а никто и не заметил этого на скучающей земле.
Опять приходила Надя вместе с Игорешкой. Рассказывали мне всякую ерунду, абсолютно ничего не значащую. Я начал байки заливать, что уже железно пошел на поправку, что уже вчера дошел сам до туалета и обратно, что мне все аплодировали, что уже, наверное, на следующей неделе меня точно выпишут (кстати, насчет этой выписки через неделю я ни капли не соврал). Я пытался собрать все свои силы, и на самом деле выглядел так, что вот-вот вскочу с койки и пущусь в пляс. Понятно было, что такая живость и веселость мне скоро аукнется, но было ясно, что осталось мне совсем чуть-чуть, и эта разница в пару дней большой погоды не сделает. Пусть хоть порадуются родные, пусть говорят, что я скоро приду домой. Пусть хоть немного еще порадуются.
Хотя, наверное, все же надо их как-то подготовить. Перебарщивать тут тоже не надо. А то дело дойдет до того, что скажу: выписываюсь, встречай. Надя с Игорешкой стол накроют, моих любимых кушаний наготовят. Только придется им все эти кушанья со стола убирать и нести на кухню. На обеденный стол, который они тащили из другой комнаты, раздвигали, накрывали сначала газетами, а потом новой скатертью, положат меня.
