Эрик Ластбадер - Отмели Ночи
Я рассмеялся и спросил: «Ну хорошо, чем же я могу помочь? Ты — куда более опытный переводчик, чем я». — «Не знаю, — сказал он, — но пойдем все равно посмотрим».
Разобрать письмена, озадачившие Г'фанда, для меня не составило никакого труда. Едва я взглянул на манускрипт, знаки древнего алфавита всплыли в памяти с такой отчетливостью, что мне пришлось скрывать свое изумление, и я тут же возблагодарил судьбу за свое необычное образование. Этот забытый — и, как я полагал, бесполезный — язык я учил еще в детстве.
В рукописи был предсказан переворот в законах нашего мира — законах, казавшихся незыблемыми. «Когда будет свергнут фундамент науки, тогда вострепещет человек перед истинным могуществом. Самомнение погубит его, и не заметит он длани судьбы, пока длань сия не сокрушит его. Дольмен, волшебное существо сверхъестественной мощи, превышающей воображение человека, выступит против рода человеческого. Его нашествие ознаменует и смену законов. Сначала придут легионы его, потом — Маккон, а за Макконом придет сам Дольмен, дабы востребовать мир. И наступит конец всему...»
Ветер снаружи усилился, раскачивая корабль, несущийся по ледяному морю. И все же шум ветра казался каким-то далеким и нереальным, как будто застывшим в вязкой субстанции времени. Некоторое время они молчали. Затем Боррос встрепенулся и, на мгновение прислушавшись, указал рукой вверх.
— Парус.
Они рванулись на палубу. Дальнейшее промедление привело бы к тому, что парус разорвало бы в клочья. Но Ронин с Борросом все же успели вовремя взять рифы. Яростный северо-западный ветер хлестал их по лицам, заставляя их судорожно хватать ртом воздух и отворачиваться под его напором. Они как будто ослепли в кромешной пучине ночи и лишь на ощупь сумели определить направление.
Спустившись обратно в каюту, они долго дули в сложенные ладони, подносили их поближе огню, пытались отогреть закоченевшие лица. Ронин приготовил себе еду, и, прежде чем он успел съесть свою порцию. Боррос уже заснул. Ронин вытянулся на койке и, глядя на раскачивающуюся лампу, задумался о Дольмене.
Должно быть, он задремал, потому что потом, оглядев каюту, он увидел, что в иллюминаторах брезжит тусклый молочный свет.
— Рассвет, — выдохнул Боррос, садясь на койке. — Солнце встает. Скоро мы сможем развернуть парус.
Выйдя на палубу, они — впервые с тех пор, как отправились в путь, — сумели по-настоящему разглядеть ледяное море. Ронин понял, почему Боррос отнесся с таким небрежением к ночной вахте. Со всех сторон, насколько хватал глаз, раскинулся плоский и гладкий лед. Ни высокие торосы, ни снеговые возвышенности не нарушали его поверхности, похожей на темное зеркало. Куда ни глянь — бескрайний горизонт. И ни малейших признаков земли.
На востоке, откуда солнце начинает свой ежедневный путь по небосклону, серые облака уже приняли бледно-желтый оттенок. Дул порывистый ветер, и Борросу пришлось пойти на корму, чтобы поправить курс.
Ронин смотрел на юг, наблюдая за перемещениями облаков, подгоняемых ветрами. «Неужели где-то там живут люди? — спрашивал он себя; — Похожи они, интересно, на Боннедюка Последнего?» Пожав плечами, он занялся такелажем. Надо было перетянуть ослабевшие за ночь узлы.
Несмотря на сильный ветер, воздух заметно сгустился и потяжелел, и Ронин ощутил давление в ушах. Он старался идти по качающейся палубе с особой осторожностью, памятуя о том, как упал прошлой ночью. Подставив лицо навстречу студеному ветру, он разглядел на северо-западе, над горизонтом, багровые грозовые тучи, предвещавшие бурю.
Услышав крик, Ронин повернулся в сторону кормы, но не заметил ничего особенного. Он пробрался к Борросу, который показывал куда-то на север.
— Что там? — спросил Ронин.
— Корабль. — Боррос вцепился в штурвал. — Преследует нас.
Ронин пристально всмотрелся вдаль, но не разглядел ничего на просторах ледяного моря.
— Сейчас не видно. Из-за тумана.
— Боррос, ты уверен...
— Корабль. Такой же, как наш, — убежденно заявил колдун. — Да, холод его побери! Я его видел. Своими глазами.
Ронин развернул Борроса к себе и вгляделся в лицо старика, стараясь не замечать выражения ужаса, проступающего на нем.
— Забудь, — рассудительно заметил он. — Ты еще не пришел в себя. Тебе просто почудилось. Ты очень многое пережил, но сейчас все позади. Фрейдал уже не достанет тебя. Ты свободен.
Боррос бросил взгляд назад, в сгущающийся туман.
— Будем надеяться.
* * *За утро ветер заметно усилился, и теперь штормовые порывы, все время менявшие направление, с нарастающей скоростью гнали корабль на юг. Пока Ронин занимался снастями, ему все время казалось, что полозья едва касаются льда, настолько стремительно мчались они по ледяной пустыне. Время от времени он замечал, что Боррос поглядывает назад-, но ничего не говорил, храня при себе свои мысли.
Ронин не переставал удивляться искусной отделке корабля, наблюдая за небольшим штормовым парусом, который они развернули, когда выходили на палубу на рассвете. Парус был туго натянут, сильные ветры трепали его, но он не рвался. Он был изготовлен из особого полотна, более легкого и эластичного, чем то, из которого был выделан главный парус.
За последнюю пару часов они с Борросом едва ли обмолвились словом. Сейчас, когда ветер менялся так неожиданно и непредсказуемо, было необходимо постоянно присматривать за парусом и за штурвалом. Ронин занялся парусом, поскольку для этого требовалось больше усилий. В основном он подтягивал такелаж и смотрел вперед, держа руку на деревянной мачте, чувствуя ее содрогания и прислушиваясь к ритмичному поскрипыванию снастей, шуршанию полозьев по льду и скорбному зову ветра.
Он ни о чем не думал: что будет, то будет. Но какой-то особенной теплотой обдавало его в те минуты, когда он стоял один рядом с высокой мачтой, противостоящей натяжению канатов, и прикасался к ней, впитывая передающуюся его рукам дрожащую силу. Прочность этих канатов служила залогом выживания в ледяном море. В нем как будто рождалось неведомое ощущение сопричастности, которой он еще не понимал в полной мере, но все-таки чувствовал, что нечто подобное происходило уже со многими, во многих эпохах, на бесчисленных морях. Это был чистый инстинкт, основанный, вероятно, на памяти предков, если что-то такое действительно существовало в том мире в то время. Это странное «нечто» позволяло ему заблаговременно ощущать перемену ветра и тут же натягивать или ослаблять канат, чтобы идти прежним курсом. Благодаря этому странному «нечто» он за короткое время освоил тысячу хитростей управления парусами.
Вскоре после полудня порывы ветра утихли — теперь можно было закрепить штурвал и штормовой парус и сойти вниз поесть и немного отдохнуть.
