Лилия Баимбетова - Единорог
— Можно, я завтра приду?
— Приходи. Без цветов.
— Ты не любишь цветы?
— Люблю, — сказала я, — Но я не хочу, чтобы ты за мной ухаживал. А то у тебя, похоже, отработанная тактика.
— Это тебе Сашка наболтал? Так мне можно прийти, да?
— До четырех я в университете. А потом приходи.
Он ушел. Я закрыла за ним дверь и осталась одна.
Минут через десять после ухода Валерка мне позвонил. Я взяла трубку, а он го-ворит:
— Это я.
— Привет, — сказала я, — Ты, что, что-то забыл?
— Мне показалось, ты обиделась.
— Нет, — сказала я.
— Лер…
— Что?
— Я тебя люблю, — сказал он еле слышно. Будто не сказал, а просто почудилось.
Мне вдруг показалось, что он сейчас отключит телефон.
— Валера!
— Да? — сказал он, помолчав.
— У тебя неприятности?
— Не бери в голову.
— Валера!
— У меня все нормально, Лер, правда. Ты извини, мне пора.
Я смотрела прямо перед собой. Провела пальцем по телефону, стирая пыль меж-ду кнопок. Сказала тихонько:
— Я тоже тебя люблю.
Валера молчал. Потом начал тихо:
— Лер, я… — осекся, — Я зайду завтра, ладно? Ты извини, мне, правда, пора.
И отключил телефон.
Я долго так сидела. Не знаю, о чем я думала, ей-богу. Просто сидела. Через де-сять минут он позвонил снова.
— Лер, это я.
— Что случилось?
— Ничего. Ты извини, у меня, похоже, глюки пошли. Я тебе звонил только что? Или нет?
— Звонил, — сказала я.
— И что ты мне сказала?
— Я тебя люблю, — сказала я еще тише.
Мы помолчали.
— Ты ведь меня совсем не знаешь, — сказал он.
— Ты меня тоже не знаешь. Знание — это не любовь. Знание — это так. Может быть, привязанность, но ведь не любовь.
— А что любовь?
— Откуда мне знать? — я подумала, — Может, это ты.
Он хмыкнул.
— Знаешь, Лер, чего со мной только не было, но я никогда не думал, что мне кто-нибудь такое скажет. Знаешь, я…. Помнишь то стихотворение, которое ты мне расска-зывала?
— Какое?
— Про единорога.
Мое сердце, смятенное, забилось у самого горла.
— Так я, — продолжал Валера, — Как тот святой. Мне кажется, что я совсем с кату-шек слетел. Что я уже в клинике, мне уколы колют, а ты мне просто снишься.
— Валера!
— Ты, знаешь, не подходи к телефону, если я опять буду звонить. Я ведь буду.
Я засмеялась.
— Ладно.
— Я завтра зайду?
— Заходи.
— Пока.
На этом наш разговор и закончился.
Любовь — странная штука. Ведь мы и правда не знаем друг друга. Хотя, проживи мы всю жизнь рядом, лучше мы все равно друг друга не узнаем. Мы слишком разные, Господи, слишком разные. Как это у Пушкина: лед и пламень?
Только к любви это не имеет никакого отношения. Мы сами по себе, а она сама по себе. И это так странно. Какие уж тут Нинианы и маги, вот подлинное чудо, равного которому нет в этом мире. Разве я думала, что однажды кто-то скажет мне эти слова? А почему собственно? Разве эти слова не являются необходимостью жизни каждого обычного человека, ведь перед заключением брака они обычно произносятся. То есть каждый, у кого есть семья, слышал эти слова и сам произносил их. Но любил ли кто из них на самом деле? Какой грандиозный обман! Хоть один из этих миллионов и мил-лионов людей понимал, что он говорит, какие странные, роковые, безумные слова про-износит? Нет, конечно. Человечество так измельчало. Любовь осталась лишь в сонетах Петрарки и Шекспира. Теперь любви нет, а то, что называют так по привычке, есть все-го лишь отношения полов.
Я никогда не думала, что это случиться со мной, что кто-то однажды скажет: я люблю тебя. Пример моих родителей давно убедил меня в том, что любовь, истинная любовь — это падучая звезда, что это чудо, которого должно жаждать и алкать, но нель-зя ни купить, ни вымолить у судьбы. И могла ли я думать, что эта звезда падет прямо мне на голову? Да еще не только на мою, которая, чего уж греха таить, никогда не от-личалась здравомыслием, но и на голову другого, совершенно постороннего и в выс-шей степени от мира сего человека. Это же истинное чудо — чтобы двое, вот так, вдруг полюбили друг друга. Как это, интересно, называется у Амура — выстрел дуплетом? Как это у Борхеса?
…Часы, отстукивающие память.
Король под занесенным топором.
Несчетный прах давно погибших воинств.
Трель соловья над датскою землей.
Самоубийца в зеркале. Колода
Крапленая. Несытый блеск монет.
Преображенья облака над степью.
Причудливый узор калейдоскопа.
Любая мука. Каждая слезинка.
Как все с необходимостью сошлось,
Чтоб в этот миг скрестились наши руки.
Н-да. Действительно, как много должно быть причин, как много случайностей, в какое-то время произошедших, необходимы были для нашей встречи.
И ужасно думать — если бы ИХ не убили, я бы его не встретила. Я бы на день рождения к Саше не пошла бы, мы подружились уже после ИХ смерти. Ужасно так ду-мать….
Я всегда знала, что дурацкой семейной жизни, дурацкого брака, в который всту-пают по вожделению или в угаре юношеской любви, со мной никогда не случиться. Не то чтобы я не способна на пошлость, с меня станется. Но передо мной вечно будут мои родители, их странная, высокая, невероятная любовь, любовь — святыня, любовь — как храм. Потому-то и не было у меня семьи, потому я и не знаю, что такое семья, любовь и семейная жизнь несовместимы. Не были они мне настоящими родителями, потому что они всегда были отдельно от меня, всегда они были — вдвоем, маг и его Ниниана. А я, плод не любви душ, а любви тел, нечаянное последствие высокой страсти, я была от-дельно. Они искренне пытались любить меня, но любить они могли только друг друга.
Именно они повинны в том, что я не приемлю обыденность. И, наверное, в том, что я не люблю людей. Люди в большинстве своем кажутся мне пустыми и скучными. По сравнению с НИМИ, с моими родителями.
Но как это могло случиться со мной, как он мог сказать, что любит меня?! Как он может меня любить, если у него были женщины и старше и, наверное, красивее ме-ня, если он прошел сквозь смерть и ложь жизни? Как он может любить меня, несмыш-леную девчонку, дочь странных родителей? Ведь я такая дура, ведь я понятия не имею о жизни! Как я могу любить его — это попроще вопрос. Меня просто тянет к нему, как тянет ребенка к спичкам и ножам. Да и то, разве я знаю его? Разве я знаю, что скрыва-ется за этой тонкой кожей, обтянувшей острые скулы, за светлыми серыми глазами? С чего бы ему полюбить меня, такую никчемную и никому ненужную?
Как у Бальмонта:
Ты с нами, здесь, ты светишься — вот тут.
Но между нами — бездны вековые.
