Анастасия Вихарева - Всей нечисти Нечисть...
Кот задумался, почесывая пятой лапой у себя за ушами.
-- Может, были, а, может, не были... Помню, стоял... На берегу реки... С кем же стоял-то я?! Были, госпожа сердца моего, были еще демоны! Страшные, глаза -- во! Ротище -- во! А зубы... От голода слюна капала, всю шерстку мне изгадила! В траве я сидел, под лопушком... Вас, Матушка Благодетельница, видел... Во множестве... Шли вы по бережку...
-- Что?! -- взревела Ее величество.
-- Это водяной с русалками! -- сказал Его Величество, оправдываясь. Он снова ненавидел проклятую, которая покушалась на жизнь самых дорогих и близких. Что же за наказание-то?! И прикусил язык, вспомнив, как прореагировала его жена, когда он намекнул ей на удивительное сходство с водяными. -- Я рассказывал...
-- Господи, когда же она сдохнет-то, когда загнется?! -- вскричала Ее Величество, обратившись к небу. -- Чем им Котофей Баюнович помешал?! Ведь милейшее существо!
-- Свят! Свят! Свят! -- перекрестился Отец церкви. -- Очистим! Изгоним! Сию же секунду... Вознесем очистительную молитву, всем миром!
-- А дальше-то что? Что еще видел, Котофеюшка? -- нетерпеливо потребовала продолжения Ее Величество, не обратив внимания на Святого Отца.
-- Тыкву! Вот такую! -- кот широко развел в стороны лапы, почесав макушку. -- Свалилась на меня, когда я в кусточке сидел! С дерева...
-- Да вот, Матушка, разве ж тыквы на деревьях растут? -- с вымученным видом, Святой Отец обратился к Ее Величеству.
-- Там растет, я видел, -- оправдал кота Его Величество. Но кот не удостоил его взглядом, продолжая вылизываться и паскудно поглядывая в его сторону, будто видел не его, а проклятую.
-- Нет, Матушка, Царицушка славного государства, больше ничего не помню, не стану ложные надежды подавать! -- кот утирал слезы передними лапами и сморкался на подол Ее Величества, спустившись на пол.
-- А Манька-то, Манька, какова из себя? -- поинтересовался Святой Отец.
-- Глазищи -- во! Страшные! Во рту огонь! Язык змеиный, ноги как столпы каменные, а руки... -- и тут кот захворал, вытянулся, впал в горячку и замер, облезая шерстью.
Святой Отец склонился над Котофеем Баюновичем.
-- Дышит? -- поинтересовалась Ее Величество, вытягиваясь на цыпочках через плечо коленопреклоненного Отца, чтобы увидеть кота.
-- Нет, Матушка. Самое странное в нем, -- ответил Святой Отец, прощупывая пульс. -- Никогда не дышит... И пульса нет!
-- Валерьянкой напои, пусть проспит всю ночь. Завтра снова приведешь, -- приказала Ее Величество.
-- Слушаюсь! -- ответил Отец, исчезнув с котом на руках.
-- А ты, овца, похоже, закланная, -- Ее Величество грозно повернулась в сторону мужа, зло сверкнув взглядом, -- чтоб через три дня был у меня на докладе! Сутки туда, сутки обратно, полдня на поиски проклятой... Притащи ее! В твоих же интересах!
-- А не боишься, что спущусь я к ней на крыльях дракона, и буду жить поживать и добра наживать? -- усмехнулся Его Величество. Обида легла на чело, а сам он вдруг как-то сразу начал успокаиваться. К черту дворец! Три дня без постных и глумливых лиц хоть кому пойдут на пользу. Отпуск не состоялся, так хоть выходные проведет по-человечески. А там, глядишь, и голова прояснится, а то в последнее время мыслей много, а умных среди них нет.
-- Спустись, полюби... Если сможешь, -- усмехнулась Ее Величество. -- Этот... Зов и Проклятие... они... Ненавидеть будешь до конца дней своих. Это она у нас объективная, ей никто другое и не оставлял, а ты... А ты, милый, магнит всему царству, -- она тоже вдруг начала успокаиваться, меняясь на глазах. Вернулась уверенность, окреп голос, весь вид ее стал медово-сахарный.
И сразу Его Величество заметил, как одна из голов дракона заглядывает в дворцовое окно, и еще одна другого дракона смотрит через другое окно, и еще... В последнее время это было не в первый раз, когда он внезапно улавливал их присутствие, когда один лишь их взгляд обращал жену в каменную скалу. Между ними было что-то общее, будто их связывали не просто служба и дружба. Драконы исподволь следили за ним, даже когда они с женой находились наедине в спальне, и она позволяла им положить голову на постель и гладила ее, забывая иногда о нем. Сразу стало не по себе. Он навалился на стол, чтобы не упасть, когда закружилась голова и подкатила тошнота.
-- Представь-ка другую-то на моем месте... -- долетел до него голос Ее Величества, вернув в кабинет. Головы драконов исчезли, и он уже не был уверен, что видел. Хотя... Клыки Ее Величества открывались ему точно так же, вдруг, на мгновение, будто он проваливался в другую реальность. Голос жены звучал пространственно, будто она говорила и в нем самом, приходил снаружи и поднимался из глубин, вибрируя, когда проходил сквозь него, вызывая приятную истому и разливаясь благодатным огнем. -- Представь, представь! То-то и оно. Я знаю, как покажется она тебе, видела, полюбовалась на своего -- хуже нет никого. Я тебе и душа, и жена, и царица... Пора бы уже начать объективно мыслить. А то я по-всякому придумываю, как уберечь нас от беды, а беды-то, поди, и нет никакой! Надеюсь, справишься с собой, не убьешь ее сразу... -- она замолчала, прошла к дверям, и у самой двери, уже открыв ее, обернулась и приказала: -- И дракону исполнишь, о чем попросит! -- и сразу же твердым шагом покинула его кабинет.
-- Слушаюсь и повинуюсь, госпожа моя! -- ответил Его Величество тихо, провожая ее взглядом.
Сердце кольнуло, но почему-то в правом подреберье. Да, жена имела над ним неограниченную власть, как и над всеми, на кого обращала свой взор. Он уже не надеялся на благополучный исход примирения. Она была права, как всегда: он стал бы искать встречи с проклятой, разве что снять с нее шкуру. Вампиры ненавидели человека, особенно человека, с которым он был повязан, и всякий раз встречи заканчивались или побоями, или летальными исходами. Предостережение жены было вполне обоснованным. После такой встречи внезапно на лице вампира начинали проступать те же черты, что и у проклятого, поворачивались направленные на проклятого болезни -- и никто не мог этого объяснить. Убийство, даже с приятными словами, все же оставалось убийством.
Его Величество почувствовал, как возвращается досада. "Сдохнуть мне что ли?!" -- подумал он с тоской. И тут же поймал себя на мысли, что так думать мог только проклятый. Несомненно, он завидовал жене. Зависть была осознанной, он не чувствовал ее, он знал, что именно таким хотел бы стать, чтобы предстать перед народом. Почему проклятие не действовало на чудовище? Кто помогал ей справиться с ним? Тоска стала еще сильнее, когда он обратил мысли на жену. Именно она допустила, чтобы проклятая стала ему могилой и западней, а теперь отворачивается. Он поднял их на такую высоту, о которой другие не смели мечтать, и вот, все разваливалось в пух и прах, утекая между пальцами. Будто не чувствовала, что он все тот же, и сердце его, как драгоценный алмаз, трепетно сохраняло великую любовь, которую он познал и пил, как напиток богов, пылая бесконечной нежностью, которая разливалась во всем теле, искрилось и играло всеми гранями. Будто не видела в нем этой любви, будто не слышала, как он зовет ее и тянется к ней. И это была не ревность, она оставляла его, бросала голодной своре, на которую он уже не мог прикрикнуть, ибо она встала между ними.
