Карина Шаинян - Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка
— Здравствуйте, Александра Александровна! — заулыбался Максим.
— А, здравствуй, здравствуй, — ласково закивала старушка. — Иван Тимофеевич, их человек десять, в саду ждут!
— Привыкнуть уже пора, милая, — усмехнулся Беляев в усы.
— Да ведь в город они хотят, Иван Тимофеевич. Опять ведь арестуют бедолаг, у них, простите, только спереди прикрыто слегка!
— Так выдай им штаны, голубушка.
— Нету больше, Иван Тимофеевич!
— Что ж ты будешь делать… Ну пижаму тогда. Найдется у нас пижама?
— Парочка даже найдется…
В комнату заглянул пожилой индеец, одетый лишь в набедренную повязку. Увидев Беляева, он радостно улыбнулся и поклонился.
— Великий Белый Отец, Алебук, приветствую тебя, — почтительно проговорил он.
— Не трать так много слов, гость издалека, — улыбнулся генерал Беляев, тоже переходя на чимакоко, — садись и рассказывай, что нового происходит в Чако…
…Александра Александровна внесла самовар. Макс молча сидел над чашкой, слушая стариков. Те все говорили — о скудном урожае, о рыбалке, о том, что гринго поставили нефтяную вышку прямо на водопое, и охоты теперь в тех местах нет, зверь уходит, и индейцам приходится забираться все дальше в болота, чтобы добыть мясо… Иван Тимофеевич кивал, делал иногда пометки в потрепанном блокноте. «Поговорю с министром, а толку», — бормотал он иногда по-русски и морщился, забирая в кулак бородку. Видно было, что генерал очень стар. Пожилой индеец на его фоне выглядел здоровым и крепким.
— Поговорю, — снова пробормотал Беляев, — может, полегче будет… Земля вот им должна принадлежать, Максимушка, вот им! — громко сказал он вдруг, тыча в вежливо улыбающегося индейца. — Остальное все — говорильня.
Неожиданно Максима охватила бессильная злоба — на отца, на его приятелей, дураков-эмигрантов, на неведомых гринго и министров… На себя, неспособного что-то сделать. На щуплого, маленького и такого слабого генерала.
— Коммунисты тоже так говорят, Иван Тимофеевич! — громко сказал он, и Беляев сморщился, будто проглотил порошок хинина.
— Ты чепуху несешь, Максим, — обиженно сказал он. — Видел я этих коммунистов… Глупости это, Максимушка, нельзя так.
— Что вы все — глупости, глупости! — почти закричал Максим, но всмотревшись в лицо генерала, осекся. Он с ужасом понял, что глаза старика блестят от слез. — Простите, Иван Тимофеевич, — тихо сказал он. — Простите…
Генерал, все еще морщась, неловко махнул рукой и отвернулся. Индеец тревожно следил за ними, вглядываясь в лица. Беляев громко высморкался и улыбнулся ему.
— Простите, — снова повторил Максим.
— Пустое… я ж понимаю, — откликнулся Беляев и снова заговорил с гостем.
Сгорая от стыда, Максим вышел в сад. Уехать! Прочь от людей, в сельву, в пустыню, на северный полюс. Записаться бы в какую-нибудь экспедицию, думал он, привычно погружаясь в фантазии. Хоть носильщиком, хоть землекопом. В Аргентине вовсю идут раскопки — может, удастся устроиться… Извлекать из земли кости, восстанавливать облик и жизнь странных, огромных зверей, пусть ученые думают, что делать с ними дальше, а ему, Максиму, хватит и такой цели — простой и ясной, занимающей разум и не ранящей душу. Прекрасный мир окаменелостей, в котором нет места несправедливости, страданию и потерям. Где нет этой убийственной, безнадежной жалости к близким, которым не в силах помочь…
— Максим! Поди сюда, голубчик! — взволнованно крикнул вдруг из дома генерал, и Максим, едва не сбив с петель ветхую дверь, бросился на зов.
Беляев оживленно рассматривал кусок серой, чуть смятой бумаги. Индеец следил за ним с довольной улыбкой, чуть кивая. Оглянувшись на топот Максима, генерал протянул ему листок.
— Посмотри-ка, — сказал он. — Это может оказаться по твоей части…
Максим всмотрелся в неумелый рисунок. На нем было странное животное с нелепо маленькой головой и широким, тяжелым крупом, крупными когтями на маленьких передних лапах и длинным узким языком. Мохнатое и неуклюжее, как медведь, оно стояло на задних лапах, чуть присев и опираясь на толстый хвост.
— Похоже на какую-то разновидность муравьеда или ленивца, — сказал Максим. — По такому рисунку трудно сказать точнее…
— Этот зверь зовется у лесных племен Чиморте. Он огромный, как дерево, — сказал индеец, и у Максима перехватило дыхание.
— Невозможно, — проговорил он. — Все крупные животные на этом континенте вымерли задолго до…
— Значит, не вымерли, — сказал генерал. — В Чако по-прежнему может прятаться все, что угодно.
— Но вы же изучили его вдоль и поперек, — удивился Максим. — Ваши карты, ваши дневники… Чако давно уже не белое пятно!
Беляев тихо рассмеялся. Пожилой индеец ухмылялся, качал головой.
— Именно поэтому я знаю, о чем говорю, голубчик, — сказал генерал смущенному Максиму. — Так что ты скажешь насчет зверушки?
Максим снова взглянул на рисунок.
— Это мегатерий, Иван Тимофеевич! — решительно сказал он. — Считается, что он вымер. По геологическим меркам — не так уж и давно…
— Мы наткнулись на его следы во время экспедиции на Питиантуту, в глубине сельвы, — сказал Беляев. — Чимакоки, шедшие с нами, не имели представления о таких животных. След был старый, непосредственной опасности не предвиделось, так что мы не обратили на него особого внимания — поудивлялись и прошли мимо.
Максим возмущенно ахнул, попытался что-то сказать, но генерал жестом остановил его.
— Сам понимаешь, в тот момент нам было не до зоологии, — сказал он. — Не забудь, по сути это была военная экспедиция, мы должны были опередить боливийцев. За нами по пятам шли дикие лесные индейцы, припасы кончались… Но я попросил касика Шиди разузнать для меня что-нибудь, если выпадет случай. И вот животное нашли, и тридцати лет не прошло, — добродушно усмехнулся генерал. — Расскажи ему, Тувига, — попросил он.
Старый индеец вздохнул. Поначалу неохотно, но постепенно все больше увлекаясь, он рассказал, что в его племени есть человек по имени Кавима, нелюдимый и одинокий. В молодости он много путешествовал по Чако, но став старше, осел в поселке, которым правил Шиди, и возделывал небольшое поле. Ни друзей, ни семьи он не завел и никогда не смотрел в глаза. Люди считали, что на душе у него лежит тяжелый грех. Большую часть свободного от работы времени Кавима проводил, либо сидя на пороге своей хижины и будто бы грезя наяву, либо охотясь в одиночестве на мелкого зверя.
Однажды во время охоты Кавима случайно выпил плохой воды и жестоко заболел. Потеряв разум от охватившей его лихорадки, он пытался вернуться домой, но вместо этого уходил все глубже в сельву. В конце концов, он оказался на территории, принадлежащей лесным индейцам — примитивным племенам, которые встречали стрелами любого забредшего к ним чужака. Гуарани боялись и ненавидели их — сельва была дикарям родным домом; они были неуловимы, невидимы, не знали пощады и милосердия, и, по слухам, ели человечину. Постоянного жилья у них не было. Племя кочевало по джунглям вслед за зверем и созревающими плодами, избегая страшных болот, в которых жили серые демоны. Говорили, что они лишают человека разума, а потом съедают.
