Александр Прозоров - Золото мертвых
На рассвете Андрей проснулся сам. Привык уже в этом, не избалованном развлечениями, мире посвящать утренние часы тренировке с оружием. Полина пристроилась рядом и тонко, как мышка, сопела, положив голову ему на плечо. От нее припахивало чем-то кислым. Видать, не удержалась-таки вчера, приложилась к вину на шумном пире. То-то глаз теперь не разомкнуть: супруг поднялся, а она и не заметила, подушку вместо него обняла.
Андрей пригладил ежик на макушке – ох, побриться надо было перед отъездом. Да только с Василием Ярославовичем разве угадаешь, когда в дорогу сорвешься? Князь Сакульский надел тафью, после чего натянул полотняные порты, татарские мягкие войлочные шаровары, влез головой в ворот пронзительно-сиреневой атласной косоворотки с алой вышивкой вдоль ворота и по подолу, опоясался непривычно легким без сабли ремнем. Не в поход ведь собирались, в гости к соседу и родственнику. Все-таки кистень Зверев в рукав уронил – как же совсем без оружия, всего с двумя ножами? Затем он намотал портянки и обулся в темно-синие, из мягкой козьей кожи, сапоги, кинул на плечи суконную, подбитую нежным колонком, ферязь с длинными рукавами[8 – Ферязь обычно шилась вовсе без рукавов и надевалась под шубу. На парадном приеме ферязь – еще одно удобное место для размещения золотого шитья, самоцветов, золотых бляшек, драгоценных пуговиц и прочей демонстрации богатства.].
Ради холодной погоды поверх тюбетейки Зверев натянул простенький рысий треух с длинным рысьим же хвостом у левого уха и продолговатой золотой пластиной с сапфиром в центре, на лбу. Осталось просунуть руку в петлю хлыста – и русский князь мог показаться на люди.
Разумеется, родовитому боярину не мешало бы еще иметь и три-четыре толстые золотые цепи на шее, и по массивному перстню на каждом пальце, но тут Андрей как-то во вкус своего звания пока не вошел и носил только одну «гайку»: подаренное государем Иоанном Васильевичем кольцо с кроваво-красным рубином.
К удивлению Зверева, боярские дети не лежали пластом после вчерашнего праздника. Точнее, лежали не все: минимум полтора десятка гостей уже толклись во дворе, в охабнях, овчинных тулупах и долгополых опашнях из волчьих шкур. Фыркали лошади, суетились холопы, поднося потники и пристраивая на широкие конские спины деревянные седла с низкими луками и двумя-тремя подпругами. Местные оделись куда более практично, нежели приехавший в гости князь Сакульский. Овчинный тулуп порвется – невелика потеря, а уж шубу из волчьих шкур и потерять не жалко. Барон Тюрго даже простенький свой пурпуан поменял на стеганый ватный поддоспешник и подбитый лисицей плащ, вместо мягких суконных туфель с высоко загнутыми носками надел толстые юфтовые сапоги. Андрей даже засомневался – а не попросить ли и ему какую-нибудь крепкую кожаную куртку. Но тут на крыльце появился Федор Друцкий – в красных сапогах, алых шароварах и зеленом каракулевом зипуне, каждый шовчик которого был отделан красным шелковым шнуром, вместо пуговиц служили прозрачные янтарные палочки.
– Как вы изящны, княжич, – подобострастно склонил голову барон.
– А мы с князем из седла вылетать не собираемся! Правда, друже? – Сын хозяина подошел к Андрею, порывисто его обнял. – По коням, бояре, по коням.
Друцкому подвели скакуна – но он выждал, пока Звияга подбежит с гнедым жеребцом к Звереву, и поднялся в седло одновременно с гостем. Следом начали вставать в стремя и все остальные. Лошади затоптались, задвигались, во дворе неожиданно стало тесно. Тут открылись двери в подклети, и появились подворники в чистых рубахах, с подносами в руках. Боярские дети наклонялись, подхватывали по кубку, опрокидывали в рот, ставили обратно. Андрею при виде нового угощения стало нехорошо – но это оказался всего лишь вареный хмельной мед. С утра – как раз то, что нужно.
Ворота усадьбы наконец распахнулись, и кавалькада охотников вынеслась наружу.
– Тут рядом, – держась стремя в стремя со Зверевым, крикнул Друцкий. – До Золотого холма всего верст пять. Враз домчимся.
– А отчего Золотой? Прииск там, что ли?
– Нет. Просто в ясный день, когда хлеба колосятся, с озера такой вид на него – ну ровно купол церковный. Посему иногда его и Святым прозывают, а иногда Лысым. Деревья на нем отчего-то никогда не росли.
По дороге охотники миновали низину за усадьбой, поднялись на взгорок. Здесь стараниями зимних ветров снега было меньше, чем по колено, и всадники развернулись в широкую цепь, легко мчась на рысях. Барон Ральф начал вырываться вперед, кто-то из боярских детей возмутился такой наглости и перешел в галоп. Датский гость тоже отпустил поводья, опять оторвался. В скачку стали втягиваться и другие бояре. Даже Зверев не удержался и дал гнедому шпоры – но княжич хлопнул его по колену, кивнул в сторону, и они отвернули от прочей группы к крутой горе, на которой из-под снега тут и там выпирали седые от изморози валуны. В общем, лучшее место, чтобы переломать ноги лошадям. Однако Друцкий, пустив скакуна шагом, решительно двинулся вверх по склону, и Андрей волей-неволей отправился следом.
Минут за десять они в сопровождении трех бояр поднялись на вершину – и впереди открылся обширный, версты на три, пологий спуск, переходящий в испещренное проталинами поле, которое вполне могло оказаться замерзшим озером. Где-то посередине между вершиной и полем начинались ивовые заросли высотой примерно в полтора человеческих роста – аккурат со всадника. Заросли спускались почти на версту и расходились версты на три в стороны, плавно переходя с одного края в березняк, а с другого – в густую дубраву. От копыт скакунов до кустарника земля уже успела оттаять и лежала голая, покрытая жухлой листвой.
– Глянь, друже, – натянул поводья Федор Друцкий. – Тут уже весна.
– Это верно, – согласился Зверев. – Боюсь только, если кто в нее поверит, первой же ночью вымерзнет. Ну, и где тут хваленые жирные зайцы?
– В лесах снег еще высокий, а в кустах уже сошел. Опять же – кора. Где еще, как не внизу?
Охотники пустили коней шагом, приглядываясь к ивняку. Когда до зарослей оставалось саженей десять, у одного из косых не выдержали нервы – белый комок метнулся с края поля в низкую поросль, стремительно заскакал меж голых прутьев. Зимний мех, спасавший зверька зимой, теперь, на темных проталинах, стал его предателем.
– Ату!
Все пятеро всадников повернули следом, но Андрей оказался самым быстрым. Он промчался через молодой ивовый куст, пригнувшись, проскочил под суком высокого дерева, перемахнул какой-то сугроб, еще один. Заяц, как ни старался, а умчаться от резвого жеребца не мог. Вот до него осталось пять саженей. Три…
Зверев наклонился вперед, занося руку для удара, и… Конь вдруг ухнулся куда-то вниз, резко остановился. Андрей полетел из седла и только чудом удержался – не благодаря ловкости, а запутавшись в стременах. Гнедой, возмущенно фыркая, резкими скачками начал выбираться из низины, полной снега почти ему по брюхо, – наст, выдержавший зайца, под тяжестью всадника, естественно, провалился.
