Макс Фрай - Первая линия. Рассказы и истории разных лет
За рулем нынче Ник — уж если везет, так везет! Из всех наших водителей самый симпатичный и вообще хороший. Они все ничего, но Ник — это Ник. Если бы можно было как-то устроить, чтобы двадцать пять лет назад его родила не чужая тетя, а моя мама, был бы у меня самый лучший на свете старший брат. Такого обо всем можно расспросить, и позвать, если во дворе обижают, и пожаловаться на неприятности, о которых маме не очень-то расскажешь. Но Ник уже однажды родился — не у моей, а у своей собственной мамы, и это его единственный серьезный недостаток.
— Ты чего такая довольная, Ло? — спрашивает он. И сам же отвечает: — А, ну да. Спецзаказ. Полтора часа, как обычно?
— Час, — гордо говорю я. — Всего час за те же бабки, прикинь.
— Да, ты у нас везучая, — соглашается Ник. — Поехали?
— Ну.
И мы едем-едем-едем — не в далекие края, конечно, а всего лишь на улицу Длинную, в ту ее часть, которая граничит со Старым городом. Самый «фешемебельный», как говорит мой дедушка, район. В смысле, самый дорогой. А то! У нас, по-моему, четверть клиентов с этой самой Длинной. Если не треть. Останавливаемся за два квартала от дома заказчика, все как положено. Надо, чтобы я на место пешком пришла, иначе несерьезно.
— У тебя еще пятнадцать минут, — говорит Ник. — Быстро доехали. Перекур?
Он знает, что я сама не курю, но люблю, когда пахнет дымом. Если хорошие сигареты, конечно. Когда я была совсем маленькая, и папа еще жил с нами, бегала за ним на кухню и на балкон — нюхать, как он курит. А теперь вот нюхаю, как курит Ник. Вот смеху будет, если я, после всего, выйду замуж за кого-нибудь некурящего! Придется тогда немножко изменять мужу, нюхать иногда чужой дым на чужих кухнях или в чужих машинах, вот как сейчас. Но это, наверное, никому не обидно, а значит, можно.
— Ты капсулу-то взяла? — спрашивает Ник. — Самое главное.
— Ну а как ты думаешь? Я же не совсем дура.
— Не совсем, — ухмыляется Ник. И добавляет печально: — Не нравится мне, что ты эту пакость глотаешь. Вернее, вы все…
Как маленький прямо. Не понимает простых вещей, и все тут.
— Капсула совершенно безвредная! — в который раз объясняю я. — Анжелика еще потом такой сироп дает… ну или не сироп, не знаю. Сладкое что-то, короче. И сразу все проходит, даже ноги не ватные.
— Ага, «совершенно безвредная», — ворчит Ник. — Я, конечно, не химик. И даже не фельдшер. Но никогда не поверю, что дрянь, от которой человек полчаса лежит, как паралитик и почти не дышит, может быть безвредная.
Спорить с ним бесполезно, уж я-то знаю.
— В любом случае, я их не каждый день жру. Спецзаказов хорошо если два-три в год. Неделя перед Рождеством, неделя после — и привет.
— И слава богу.
Ник затягивается сигаретой, выпускает дым кольцами — специально, потому что мне нравится.
— Ты там осторожно, — говорит он. — Если что-то не так, вызывай, я буду рядом, сразу прибегу. Телефон-то при тебе?
О господи, да он хуже моей мамы, честное слово. Только и счастья, что курит.
— Ну что, что там может быть не так?!
— Понятия не имею. Я знаю одно: когда люди платят деньги, чтобы им помогли сделать вид, будто они, не вставая из-за стола, кого-нибудь спасли, накормили и обогрели, они, может, полные придурки, но — пусть таких будет побольше. Я согласен. Которые просто хотят в праздничный вечер поглумиться над чужим несчастьем, чтобы кусок своего пирога слаще показался — ублюдки, каких свет не видел, но бояться тут нечего. А вот когда человек платит деньги за то, чтобы на глазах у его семьи и гостей кто-то умер… Не знаю, Ло. Не знаю, что и сказать.
— Да ну. Просто по приколу им, — говорю. — По приколу, и всё. Или гостей попугать хотят. Это же лучше, чем идти и кого-нибудь убивать.
— Умная ты, — сердито говорит Ник. — Даже слишком. Ну, удачи.
— Надо говорить…
— Ни пуха.
— К черту.
Выскакиваю из машины, иду — сперва вприпрыжку, но постепенно замедляю шаг, как будто страшно устала. Даже косолапить начинаю, как бы от слабости. У меня очень хорошо получается, кошусь на свое отражение в витринах и сама себе верю: какая бедненькая бедняжка! Хоть плачь. Маленькая, худенькая, ни за что не скажешь, что старшеклассница, в каких-то жутких лохмотьях, такие сейчас и в кино не увидишь, ножки тоненькие еле передвигает. Носик от холода красный, ручки, соответственно, синенькие — загляденье! Если бы я сама такую на улице увидела, в дом позвала бы горячий чай пить, а мама ее удочерила бы немедленно, без лишних разговоров — что я, свою маму не знаю?.. Ну и вот.
К дому заказчика я подхожу не просто вовремя, а — секунда в секунду. Это очень хорошо. Ник кое в чем прав, клиенты, которые делают спецзаказы, обычно страшно вредные и придирчивые. Хуже школьных учителей. Опоздаешь на две минуты, а они потом полгода с Анжеликой за деньги ругаются, дескать, за опоздание положен штраф, а им, соответственно, неустойка, бла-бла-бла. Не все они, конечно, такие, но многие.
А ко мне фиг придерешься. Заказывали на восемь — и вот она я, под их окнами в тот самый миг, когда бьют часы в гостиной. Мне даже с улицы слышно.
Я робко стучусь в окно первого этажа, откуда доносятся возбужденные голоса, звон бокалов и перестук вилок-ножей, лезу в карман драного пальто за товаром и терпеливо жду, когда окно распахнется и можно будет начать канючить: «Спички, купите спички!» Сейчас меня будут гнать прочь, стыдить, пугать полицией — а вот бить не будут, наши клиенты знают, что так можно нарваться на крупные неприятности. Зато браниться и грозить можно сколько угодно, в том, собственно, и соль.
А час спустя — да здравствует спецзаказ! — я разгрызу капсулу и упаду замертво, шепнув напоследок посиневшими от холода губами: «Счастливого Рождества!» Это наш фирменный трюк. Клиентам, говорит Анжелика, очень нравится.
ГОВОРЯТ
Квартира 16
Когда они начинают ссориться, я ухожу из дома. Потому что — ну невозможно же это слушать! И, конечно, бестактно. Впрочем, что бестактно — этому я только поначалу придавала значение. Когда еще думала, что вот сейчас они во всем разберутся, помирятся, и будут жить-поживать, добра наживать, как в сказке положено.
Как в сказке, вот именно.
Черт, черт, черт!
Я уже давно больше не думаю, что они когда-нибудь помирятся. Потому что когда ругаются месяц кряду, или, скажем, полгода даже, это — ну да, конфликт, война. Неприятно, и лучше бы так не было, но мало ли, как лучше. Главное что у всякой войны есть начало и — ура! — конец. Хоть какой-нибудь, но конец. Но это если война. А когда ругаются изо дня в день шестой год кряду, это уже никакая не война, а нормальное течение жизни. И некоторым, вроде меня, пора бы привыкнуть.
