Танит Ли - В поисках Белой ведьмы
Пока я устраивался в гостинице, хессеки Чарпона находились в городе по моим поручениям, разнося слово чудотворца. Свою славу, видимо, снискал и мой поступок с Золотой Рукой, пиратом. Лайо я отправил вместе с человеком, который знал все подводные течения в Бар-Айбитни, чтобы поискать среди больных тех, кто нуждался в экстравагантном лечении.
— Трое, — сказал я. — Хорошо.
Он ухмыльнулся; он бегал по моим поручениям, довольный, что у него теперь здоровая грудь.
— Это будет вот как, лау-йесс. На второй лужайке к вам подойдет старуха, продающая конфеты с лотка. Она споткнется и упадет на вашем пути, крича так громко, что всем будет слышно. Ее хорошо знают, у нее поврежден позвоночник, и она специально привлекает к этому внимание, чтобы добиться сочувствия.
— Она не будет возражать, чтобы я ее вылечил?
— О нет, лау-йесс. Она говорит, что если вы достаточно могущественный волшебник, она сможет показывать себя, как произведение рук ваших, да еще и денег соберет больше, чем раньше. Она спрашивает, — он опять ухмыльнулся, — не можете ли вы сделать ее заодно и молодой?
— И во сколько она нам обошлась?
Он сжал губы.
— Прости, Кочес, — сказал я. — Лайо, рассказывай остальное.
— После того как вы сотворите чудо для нее, придет еще один молодой человек, про которого все знают, что он слепой на оба глаза. Он младший сын купца Кечама, но отец выгнал его из дому, когда он начал жить с проституткой, а теперь только эта проститутка заботится о нем. Она приведет его на излечение, но она хуже, чем старая продавщица конфет, я на нее потратил три куска серебра, потому что я ей не доверяю. После того как глаза мальчика будут вылечены, лау-йесс, толпа должна уже быть довольна. Но на всякий случай я перекинулся словечком с привратниками в доме Фунлина — он полумасриец, богат и суеверен, а его жена сплетничает со служанками и еще более суеверна, чем он. Возле мочевого пузыря у него камень, который почти убивает его болью. Он уже призывал и жрецов-целителей из масрийских храмов, и, как я слышал, жрецов старой веры тоже. Если он узнает, что в Роще магнолий чудотворец, он обязательно пойдет проверить. А после чуда-другого он упадет к вашим ногам и будет просить вас.
— Хорошо поработал, — сказал я.
Другой мальчик для поручений тоже вернулся, и Кочес без возражений заплатил им обоим. Мы пересекли Площадь Крылатой лошади и миновали старую стену Рощи, которая сто с лишним лет назад была хессекским садом. Лужайки поднимались четырьмя ступенями, испещренными розовыми магнолиями и пятнышками водоемов. Тонкий аромат пыли курился над вьющимися дорожками, по которым прогуливались купцы и им подобные.
Было совсем мало женщин. Основным положением хессекской морали была мысль о том, что женщина — это драгоценность, которую лучше держать в шкатулке. Дамы могли отважиться выйти вместе со своими мужьями только под покровом темноты, да и то занавешенные от носа до лодыжки. Даже более бедные женщины, по необходимости выходящие из дома, тоже наполовину покрывали свои лица и целиком — фигуру; только масрийские девушки были с открытыми лицами, но они в основном жили в Пальмовом квартале. Торговый Бар-Айбитни был рассадником смешанной крови, старой и новой, и хотя мужчины надевали складчатые штаны и личины масрийцев, их женщины придерживались старой моды. Зато в Роще было много куртизанок мужского пола типа Тэи. Не раз я, прежде чем привык, останавливал свой взгляд на ком-нибудь, слишком похожем на девушку, чтобы ею быть. На второй лужайке красный тигр шагал на огороженном месте над тропинкой, с прицельной ненавистью глядя на толпу дураков, которые его охраняли. Единственное слабое звено в его железных кандалах означало бы совсем другую игру.
Кочес сказал:
— Эта старуха идет. Вон там. Я уже видел ее, горбатую Лели.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она должна была меня узнать, Лайо описал ей меня. Ее седые жидкие волосы были ничем не покрыты, ее глаза, казалось, зашиты в складки кожи, но нижнюю часть ее лица скрывал кусок покрывала. Она была худая, усохшая, маленькая даже для хессеков, ее спина возвышалась над ней, как небольшой обломок скалы. Перед собой она катила плетеный лоток на деревянном колесе, там лежали изысканные сладости, они словно высмеивали ее безобразие.
Она остановилась в двух ярдах от меня, сзывая покупателей тонким голосом. Я понял, почему она потребовала денег — для большего театрального эффекта она уронила свой бар к моим ногам. Когда сладости раскатились во все стороны, Лели неуклюже повалилась, растянувшись на траве, и начала пронзительно кричать с жуткой мукой в голосе.
Праздная толпа раздалась в стороны, встревоженная близостью несчастья. Кочес, не в силах сдержать веселья при виде такого представления, начал посмеиваться, пока я не велел ему успокоиться. Подбежала какая-то неряшливо одетая женщина, чья то тощая служанка. Возможно, она знала горбатую старуху раньше. Она склонилась над ней, пытаясь взять ее руку.
Я подошел туда, где Лели лежала, скорчившись, на лужайке и пищала, а служанка посмотрела на меня глупыми глазами и закричала:
— Не обижайте ее, господин. Она не в себе, но ей сейчас уже будет лучше, посмотрите, — она говорила на плохом масрийском, специально для меня, я полагаю. Я был такого же роста, как масрийцы, загар у меня был очень темный и в своих новомодных одеждах я, должно быть, выглядел чистокровным масрийцем — потомком завоевателей.
— Я не хочу обижать ее, девочка. Если это продавщица конфет Лели, я собираюсь вылечить ее.
Служанка ахнула; толпа вокруг нас заволновалась. Только один человек засмеялся, услышав мои слова. Горбатая Лели тем временем повернула свою птичью голову и, прищурившись, посмотрела на меня с крайней злостью.
— Как ты можешь меня вылечить? — спросила она, получив на это одобрение Лайо, при этом она так верещала, что слышно ее было очень далеко. — Всю жизнь я ношу на своих плечах проклятье богов. Я наклонился и поднял ее. Она была легкой, как связка высушенной соломы, от дневной жары готовая вспыхнуть в любую минуту. Ее голова не поднялась выше моего пояса.
— Не смейся надо мной, мой милый мальчик, — пронзительно выкрикнула она. — Как ты можешь вылечить уродину, которая со дня своего рождения согнута, как коромысло? — И, сдержав дыхание, только для меня она потихоньку добавила:
— Посмотрим, как ты это сделаешь, ты, дьявол из моря Хессу.
— Т-с-с, бабуля, — сказал я мягко.
Я положил свою правую руку на ее позвоночник, а левую — ей под подбородок, и стал выпрямлять ее, как выпрямлял бы палку из сырого дерева. В предыдущих случаях я ничего не чувствовал или чувствовал очень мало. На этот раз я почувствовал импульс, исходящий из моих ладоней, а она вскрикнула по-настоящему, и ее перекрученный позвоночник захрустел, как зола под ногами. И вот она разогнулась, ее груз исчез, и лохмотья свободно болтались на ее спине; голова ее оказалась на уровне моей грудной клетки. Толпа издала свой звук.
