Элейн Каннингем - Маг-гончая
— Эх, где те деньки, — с неожиданной сухой насмешкой заметила женщина. Узловатыми пальцами она ощупала шелк. — Их не вернуть, но и правда, чудный как лягушачьи волосы! Я беру, девочка. И… — добавила она проницательно, — … я не скажу никому, кто может спросить, откуда это взялось.
Тзигона кивнула и двинулась было прочь, но женщина ухватила ее за край рубахи, неожиданно разволновавшись.
— А что звезды, девочка? Звезды Мистры на этом платье, какую удачу они предвещали? Добрую или злую? Учти, я не стану носить дурное предзнаменование.
Тзигона изобразила на лице успокаивающую улыбку.
— Не волнуйся, бабушка. Моя удача осталась такой же, какая и была.
Это видимо успокоило старуху, которая вскарабкалась на ноги и торопливо побрела прочь, прижимая к себе обретенное сокровище.
На сей раз Тзигона нисколько не уклонилась от правды. Магия, словно вода с лебедя, слетала с нее не в силах коснуться.
Крохотные магические светлячки, падавшие с неба накануне празднования Дня Леди, не могли притронуться к ней. Она закрыла глаза и вздохнула, вспоминая, как отшатывались от нее люди, чьи собственные алые одежды сверкали отблесками звезд Мистры, сумрачные выражения на их лицах, обычно приберегаемые для похорон. А какая разница? Нет звезд, нет будущего.
— Ты мертва, — говорили их глаза. — Ты этого еще просто не знаешь.
— Зря торопитесь, — пробормотала Тзигона.
Что ее действительно заботило, в отличии от реакции окружающих, так это ее собственный промах. Она тайком позаимствовала красное платье из местного магазина, чтобы двигаться сквозь толпу, забыв, что случится в конце фестиваля, не задумавшись, как лишенная сияния одежда привлечет внимание вемика, с недавних пор преследовавшего ее.
В этом и заключалась проблема. Ей удалось выжить до сих пор потому, что она ничего не забывала. Таков был непреложный закон ее жизни. Ни одного оскорбления не оставлять безнаказанным. Никакого доброго дела, неважно насколько мелкого или даже ненамеренного, не оставлять без награды. Но истинным временем воспоминаний для нее всегда являлся сон. Иногда, глубоко погрузившись в грезы, она почти могла вспомнить свое истинное имя, и лицо матери.
Сон манил ее, и она пробралась по узким боковым улочкам к одному из любимейших своих укрытий. Она уснула сразу же, как только легла.
Несмотря на усталость, к ней пришли сновидения. Знакомые, жалящие картины и ощущения детства. В них царили сумерки, и поглаживающий словно шелк ночной ветерок с озера Халруаа, заставлявший пропитанный сыростью летний воздух плыть и вихриться как юбки королевы-волшебницы. Особенно приятен бриз был на крышах, с которых открывался вид на город-порт Кербаал. На черепичной крыше припортовой гостиницы девочка и ее мать гонялись за светящимися шарами, кружившими и танцевавшими на фоне вечернего неба.
Многие халруанские дети ее возраста умели творить такие шары, но ее были особенными — горящие как драгоценные камни и почти обладающие собственным разумом, они словно верткие светляки уклонялись от погони.
— Этот! — счастливо взвизгнула девочка, указывая на сверкающую оранжевую сферу — луну урожая в миниатюре.
Мать послушно подобрала юбки и погналась за ним. Дитя смеялось, хлопая в ладоши при виде ускользающего из рук преследователя шара, но ее глаза больше следили за женщиной, чем за игрушкой.
Для нее мать была всем миром. В глазах девочки невысокая, смуглая женщина выглядела прекраснейшей и мудрейшей волшебницей во всем Халруаа. Ее смех был музыкой и чудесной песней, а на бегу длинные волосы струились за ней шелковистой тенью.
К их игре не присоединялись другие дети, но девочку это и не беспокоило. В городе внизу ребятишек заставляли повторить молитвы Мистре и укладывали на ночь под сетками от насекомых. Дочь чародейки редко завидовала им или желала иметь с ними дело.
Недостатка в общении у нее не возникало никогда, ибо на зов ее матери откликались любые создания. Только утром она игралась с крылатым котенком, а полдник съела в компании двух дремавших под солнцем ящериц, с чешуйками, горевшими как изумруды и топазы. Любимым ее спутником был Спрайт, мальчишка размером с ее крохотную пухлую ладонь. Он всегда появлялся моментально, заставляя ее подозревать, что он следует за ними с места на место, в надежде услышать песню-зов ее матери. Девочка вполне понимала его, для нее не было звука дороже и восхитительней.
И, тем не менее, она уже много дней не просила вызвать Спрайта, по причинам о которых не хотела задумываться слишком глубоко.
Решительно отбросив беспокоящую мысль, она побежала к небольшому алому шарику, резко притормозила как раз в тот миг, когда шар рванулся в сторону, и присев бросилась на него, как делал на ее глазах утром летающий котенок. Ей удалось схватить шар на лету, и они упали вместе. Сфера, хлюпнув, была раздавлена, а девочка вскочила на ноги торжествующе улыбаясь, со светящимися красными пятнами на одежде.
Мать радостно зааплодировала, и сделала короткий изящный жест ладонью. Красная отметина оторвалась от платьица и заструилась в ночь, образовав длинную, светящуюся прядь.
Ожидая продолжения игры, девочка просияла. Нить будет извиваться в воздухе, пока не изобразит на фоне темнеющего неба прекрасную картину. Иногда мама показывала ей удивительных зверей, или миниатюрный небесный корабль, однажды даже сделала уходившую к звездам лестницу, по которой девочка могла по настоящему взбираться — что она и делала, пока испугавшаяся мать не позвала ее назад. Но чаще всего цветные пряди становились картами, показывавшие дорогу по закоулкам и крышам того города или деревни, в котором они на данный момент находились.
Сейчас, однако, нить ни во что не превращалась. Она покружила вокруг, бесцельно переплетаясь узлами, затем распалась, растворилась в облако слабых, быстро угасших розовых искорок. Она озадаченно посмотрела на мать.
— Я устала, малышка, — сказала та мягко. — Нарисуем картинки как-нибудь в другую ночь.
Кивнув, девочка погналась за парой изумрудных огоньков. Раз сегодня картинок не будет, она будет играть сама. Раньше этим днем она привязала к поясу короткую, прочную ветку — вполне подходящий меч. Воображение превратило шары в стаю разноцветных стиргов — кровососущих тварей, похожих на гигантских москитов, которые под жутковатое напевное жужжание могли высосать досуха спящих людей. Теперь она сама пела песню стиргов своим детским сопрано, на ходу придумывая к ней дурашливые слова. Каждый воображаемый «монстр» оканчивал свои дни всплеском света. Игра оказалась удачной, и помогла ей выкинуть из головы воспоминания о маленьком поражении материнского волшебства. В такие ночи она могла забыть многое.
