Карина Демина - Наша светлость
Как и просьба Гийома о встрече.
Она же не давала повода!
Не было ведь ни проигранного в фанты желания, ни предрассветных разговоров на балконе, ни слова, ни взгляда, ничего… почему он не желает оставить Тиссу в покое?
И почему становится таким жестоким?
Когда только переменился?
«…и мне горестно, что вы отвергаете этот сердечный дар во имя человека, вас недостойного. Он груб, хитер и коварен, как может быть коварен лишь мерзкий раб, но вскоре получит по заслугам…»
Тисса отправила письмо в камин.
Да как он смеет?
Тан, конечно, не самый воспитанный человек, но это же неправильно так о нем писать!
Он грубый. И порой — совершенно невозможный. Тиссе приходится прикладывать немалые усилия, сохраняя образ леди. Он смотрит сверху вниз, и при любом удобном случае Тиссу высмеивает. А случаев она предоставляет немало… но не тан же виноват, что у нее не получается быть настоящей леди.
Что же касается происхождения, то здесь и вправду нельзя ничего изменить.
И Тисса впервые за долгое время позволила себе задуматься, как и кто определяет, кем человеку быть. Почему одни рождаются рабами, другие — простолюдинами, а третьи — в благородных семьях.
Это были очень опасные мысли. Хорошо, что никто, особенно леди Льялл, не сумел бы их прочесть. Ей бы мысли определенно пришлись не по вкусу. Девушкам и вовсе не полагалось думать: какой мужчина захочет себе думающую жену?
И Тисса решительно открыла любовную балладу.
Там, хотя бы герои обязательно будут счастливы.
Мне снова не спалось. Становится традицией. И рыжий кот, устроившийся в изголовье, мурлыкал, уговаривая не глупить. Ночь. И нормальные люди спят. А Наша Светлость опять круги вокруг кровати нарезает. Мысли покоя не дают.
И главное, роятся, аки пчелы над пасекой.
Фермы и незаконная работорговля. Законная, впрочем, тоже мало приятней.
Воровство из казны.
Благотворительность, оказываемая лишь достойным.
Девочки, которые в пятнадцать лет считают себя уже совсем взрослыми… и двенадцатилетние невесты. Женщина не может убить мужчину.
А мужчина имеет полную власть над женой. Или детьми.
Что я могу сделать со всем этим? И надо ли? Может, мне все это лишь кажется ненормальным? Я ведь чужая… и вообще я не подряжалась миры улучшать! Я только замуж хотела.
Вышла.
И вот теперь не спится.
Реформаторский зуд не дает. Но что я знаю об управлении государством? Только то, что власть бывает законодательная, исполнительная и судебная. И вся у Кайя, но реформы — любые — придется проводить через Совет, а это, подозреваю, дело муторное…
И вообще, прежде, чем изменять что-либо, надо разобраться, как оно работает.
— Лаашья, — я впервые решилась заговорить с моей телохранительницей.
Ее отмыли и переодели. Ей шли алые шаровары, и удивительное дело, бирюзовая полотняная рубаха длиной до колен вполне с ними гармонировала. Рубаху Лаашья перевязывала широким поясом с перламутровой чешуей. В косицах ее прибавилось лент, а на запястьях блестели браслеты.
— Лаашья слушать леди.
— Присядь, пожалуйста…
Кресла так и стояли у камина. Я заняла то, в котором обычно сидел Кайя, и указала Лаашье на второе. Подойти, она подошла, а вот садится не стала.
Не положено?
— Я хочу тебя кое о чем спросить. Если, конечно, тебе можно о таком рассказывать. Как у вас принимают законы?
При ней нет оружия, во всяком случае такого, которое я бы заметила. Ножи разве что, в широких ножнах, перекинутых крест-накрест, наподобие патронташа. Из ленты ножен выглядывают белесые рукояти.
— Есть большой закон. Есть малый закон. Малый закон жить семья. И семья собираться. Думать. Каждый сестра говорить и старший сестра слушать. Тогда решать, как есть хорошо. Когда решить, тогда закон. Большой закон жить все. И старый сестра каждый семья собираться. Говорить. Спорить. Кричать много-много. Потом решать. Белый камень — быть. Черный — не быть закон. Большой мать камни считать.
То есть, некое подобие демократии? Обсуждение закона и голосование?
— Но Большой мать уметь говорить сам. Она говорить — есть закон. И закон есть. Кто не хотеть закон, тот умер.
Ясно, с демократией немного поспешили.
— Но так быть мало-мало, — добавила Лаашья и тронула кольца, которые в губе висят. — Большой мать любить всех. Она хотеть, чтобы хорошо быть. Она говорить: не надо сын продавать. Надо сын учить. Корабль строить. Дом строить. Рыба ловить. Много-много делать… красивое. И дочь не только купец резать. Везти вещь на рынок. Деньги быть. Радость. Закон — нет. Но Большой мать говорить. Слушать кто — богатый. Я не слушать. Я думать, что сила иметь. И никто не бояться.
А вышло иначе.
Я проникаюсь невольным уважением к их Большой матери, леди-протектору, которая пытается изменить привычный уклад свирепых дочерей своих. Вряд ли это тоже просто.
Не продавать сыновей. Торговать.
Жить в мире.
Разве боги войны не должны желать обратного? Как мне не хватает Кайя! Он бы объяснил.
— Лаашья, сядь, пожалуйста. Здесь никого нет. И вряд ли кто-то появится.
Она присела, скрестив руки на груди, вернее прикрыв пальцами рукояти ножей. Малейший шорох, и клинки оставят пригретые гнезда, чтобы поразить цель.
— Леди не знать. Лаашья не думать пугать, но леди быть аккуратный. Купцы нанять охрана. И Лаашья их не трогай. Она жди. Месяц жди. И два. И три. Они думать, что нет Лаашья и больше охрана не платить. И тогда Лаашья выходить. Всех резать.
То есть, она тоже считает, что Наша Светлость рано расслабились? А пример жизненный, и надо бы прислушаться к умным людям.
— А бедные у вас есть? Им помогают?
Лаашья задумалась. Ее смуглое лицо было словно сшито из лоскутов, соединенных шрамами-швами.
— Семья кормить каждый в семья. Сестра иметь корабль. Сестра давать кусок добыча семья. И кусок брать сам. Останется — делить. Семья строить дом всем. В дом жить старый. И дети. Старый растить детей. Песни петь. Учить. Семья слабый — кормить мало. Семья сильный — много. Старший сестра судить, кто делать не так…
Что ж, своеобразно, возможно, эффективно, но совершенно понятно, что Нашей Светлости не подходит. Кажется, пришла пора познавать окружающий мир.
И желательно бы в соприкосновении с этим миром.
Проснулись Наша Светлость с легкой мигренью — подозреваю, скопившимся за ночь мыслям попросту тесно было в голове — но в настроении бодром, готовом к подвигам.
Благо, имелось куда энергию приложить: прошения принесли в сундуках. Солидных таких сундуках, окованных железом. Я попробовала один такой приподнять. Тяжелый.
