Макс Фрай - Я иду искать
На первый взгляд, ужас, конечно; с другой стороны, некоторые вообще всё делают именно таким способом — начиная с приготовления завтрака и заканчивая путешествиями по Мосту Времени. Например, я. Поэтому нет ничего удивительного, что Джуффин решил повесить проблемы сновидцев именно на меня. Вполне разумное решение — всё равно что поручить хождение по канату в полной темноте слепому, у которого, и правда, больше шансов сделать наощупь хотя бы пару шагов. Условия-то привычные.
Впрочем, ладно. Я только и хотел сказать, что посмотрел на эту парочку боковым зрением. И не потому, что заподозрил подвох. Ни хрена я тогда не заподозрил, просто сработала привычка.
Однако буквально секунду спустя выяснилось, что сидящий на тротуаре страдалец мерцает тусклым холодным светом, как отражение луны в тёмных водах ночного Хурона. А значит, спит сейчас неведомо где и видит сон о том, как у него болит живот в самом сердце столицы Соединённого Королевства. На мой вкус, не сладчайшая из всех возможных грёз, но уж как получилось. Со сновидениями особо не забалуешь — или ты мастер, способный подчинять их ход своей воле, или бери, что дают.
С так называемой «реальной жизнью», впрочем, та же история.
В общем, больной в пижаме оказался спящим, а вот склонившаяся над ним женщина явно бодрствовала. И, похоже, была очень неплохой колдуньей. По крайней мере, я не раз замечал: когда смотришь вот так, боковым зрением, на достаточно могущественного человека, ощущаешь что-то вроде сопротивления. Как будто невидимая рука настойчиво пытается отвести твоё внимание в сторону: «сюда не лезь!» Причём это далеко не всегда зависит от воли объекта созерцания. Сколь бы дружелюбно настроен он ни был, сопротивление всё равно почувствуешь. На меня самого, по свидетельствам очевидцев, крайне неприятно смотреть боковым зрением, а я совершенно точно ничего для этого не делаю. Оно как-то само получается, не знаю уж, почему.
«Наверное, всё-таки знахарка», — подумал я.
Такой вывод напрашивался сам собой. Среди столичных знахарей довольно много способных колдунов. Собственно, до недавних пор это был один из немногих легальных способов регулярно практиковать магию достаточно высоких ступеней. Ну, то есть, как — высоких. До сороковой, что ли, ступени Белой и до двадцатой Чёрной, выше — только по специальному разрешению. Но по тем временам совсем неплохо. Гораздо лучше, чем ничего.
Пока я всё это обдумывал, боль в животе прошла. Из этого, вероятно, следовало, что и спящему полегчало. Впрочем, мой внезапный приступ эмпатии вполне мог закончиться раньше, чем его боль — просто потому, что я отвлёкся на более интересное занятие. От этого и настоящие болезни иногда проходят, по крайней мере, у увлекающихся натур, способных целиком отдаться захватившему их делу, позабыв обо всём остальном.
Белокурая женщина, тем временем, заметила, что я заинтересовался происходящим. И адресовала мне взгляд, вопросительный и недоброжелательный одновременно. Дескать, чего уставился? Шёл мимо, вот и продолжай в том же духе. Давай-давай.
Для любого нормального человека этот её взгляд стал бы чем-то вроде официального разрешения не взваливать на себя чужие проблемы. Если мне настолько не рады, можно развернуться и уйти, не испытывая особых угрызений совести. Кот сбежал, кормить не надо, как в Ландаланде говорят.
Однако со мной такой номер обычно не проходит. Чувство противоречия — не просто одна из неудобных черт моего характера, а основная движущая сила, побуждающая меня действовать. Если вам позарез необходимо чего-нибудь от меня добиться, просто запретите мне это делать, желательно, не объясняя причин. Результат вас восхитит.
Вот и сейчас так получилось. Если бы не враждебный взгляд незнакомки, я бы, пожалуй, действительно пошёл дальше, предоставив ей самостоятельно разбираться со спящим. Вряд ли случай настолько сложный, чтобы привлекать тяжёлую артиллерию в моём лице. Всё равно бедняга скоро проснётся дома и, если выяснится, что боль ему не приснилась, вызовет врача. И правильно сделает. Лечиться, как ни крути, лучше наяву.
Но теперь я, конечно, сразу решил, что не брошу эту парочку в беде. По крайней мере, не уйду, не убедившись, что леди действительно знахарка. И знает, что делает. И, самое главное, с кем.
Я подошёл поближе и почти беззвучным шёпотом спросил:
— Надеюсь, вы понимаете, что перед вами спящий?
— Да куда уж мне спящего от бодрствующего отличить, — огрызнулась белокурая леди. — Такая сложная наука, ум за разум заходит. Две тысячи лет в Королевском Университете учиться надо, чтобы её постичь.
Говорила она почему-то так громко, словно я по-прежнему находился на другой стороне улицы. Её подопечный, забеспокоился, попытался было встать, но вместо этого исчез. Ну, то есть, с нашей точки зрения исчез, а на самом деле просто проснулсяу себя в постели, где бы она ни находилась. Ничего удивительного, от такой информации почти все просыпаются. Та самая защитная реакция психики, о которой мы с Меламори говорили минувшей ночью; противостоять ей, конечно, можно, но непросто. Тут, как и в любом другом деле, помогает знание соответствующих приёмов, помноженное на опыт их практического применения. Или могущественный помощник, способный тебя удержать. Ну или врождённый талант, но такие случаи по пальцам можно пересчитать.
Ладно, проснулся и проснулся. Чего уж теперь.
— Видите, что вы наделали? — сердито сказала женщина. — Разбудили прежде времени больного человека. А ведь я могла бы ему помочь.
Интересные дела. Орала во весь голос она, а разбудил, значит, я? Я даже дар речи утратил от возмущения. Но поскольку не привык оставлять клевету без ответа, адресовал белокурой знахарке самый убийственный из своего дежурного набора тяжёлых взглядов. Обычно он производит на окружающих столь сокрушительный эффект, что мне же потом приходится их утешать.
Однако леди бровью не повела. И глаза отводить не стала. Смотрела на меня с такой несокрушимой, почти вызывающей твёрдостью, какую можно встретить только у робких от природы людей, однажды пообещавших себе стать храбрецами. Или хотя бы казаться таковыми, чего бы это ни стоило.
И тогда я её наконец узнал.
— Айса, ну надо же! Ничего себе поворот!
Она не дрогнула. Только к вызывающей твёрдости взора прибавилась надменность, граничащая с отчаянием. Холодно сказала:
— Сожалею, но вы обознались. Это не моё имя.
— Точно, — согласился я. — Леди Шимора Тек. Просто в ту пору, когда мы познакомились, ты называла себя Айсой. А имя «Шимора» терпеть не могла.
И только договорив, вспомнил наконец, как сейчас выгляжу: глубокий старик с квадратной челюстью, раскосыми глазами и крючковатым носом. Сам же себя так разукрасил перед выходом, а теперь удивляюсь, что знакомые не кидаются мне на шею с восторженным воплем: «Привет!»
