Бронзовый грифон - Русанов Владислав Адольфович
Глава тайного сыска задумался.
Мастер не торопил его. Сидел, закинув ногу за ногу, и задумчиво покачивал носком сапога.
– Что ж… – проговорил дель Гуэлла наконец. – Сам Триединый, очевидно, послал нам в руки этих студентов. Аксамалианский университет всегда был оплотом вольнодумства. Пора раздавить эту заразу кованой подошвой…
– При чем тут университет? – возразил сыщик. – Одна паршивая овца…
– Вот именно! Все стадо портит. Займись-ка ты студентами. Или, правильнее сказать, бывшими студентами.
– Какое их ждет наказание? – пристально взглянул на собеседника Мастер.
– Строго по закону. – Т’Исельн погладил лежащие перед ним листы бумаги, словно это был уже подписанный приговор нарушителям правопорядка. – Из университета, само собой, вылетят. Не удивлюсь, если приказ на отчисление будет подписан деканом еще до рассвета. А потом, скорее всего, каторга. Каменоломни, рудники или лесоповал. Возможно, строительство дорог, но это вряд ли… Туда стараются брать сельских жителей – они лучше работают. В военное время каторгу заменили бы на армейскую службу, но, хвала Триединому и мудрому императору, да живет он вечно, Сасандра пока ни с кем не воюет. Офицерам же разжалование, лишение дворянского звания, батоги, а потом все то же самое. За одним исключением. В армию их могут взять. В какой-нибудь завшивевший гарнизон на окраине. Без права выслуги из рядовых.
– Радужно, ничего не скажешь.
– Указ императора.
– Причем, если бы они это устроили завтра, отделались бы, в худшем случае, выплатой штрафа в магистрат, так?
Дель Гуэлла развел руками – ну что, мол, попишешь, если его императорскому величеству взбрела в голову такая блажь?
– Что я им предложу, если они согласятся нам помогать? – прямо спросил Мастер.
– Замену каторги изгнанием, – отвечал начальник. Подумал и добавил: – Пожизненным. И чтобы ноги их в Аксамале не было.
– Думаю, они согласятся, – невесело усмехнулся сыщик.
– И я так думаю, – согласился дель Гуэлла. – Иди работай. Да! Погоди. Я хочу, чтобы ты знал мнение его императорского величества и старшего жреца. Шпионы – это хорошо. Поймаем, враги новых подкупят. Не поймаем, будем за старыми гоняться. Его императорское величество, да живет он вечно, считает, что главный вред устоям Сасандры наносят не шпионы Айшасы или там Мораки, а наши, внутренние вольнодумцы.
– Вольнодумцы и заговорщики – дешевые болтуны, – твердо произнес Мастер. – Какой вред они могут нанести великой и могучей Империи?
– По мнению его императорского величества, очень даже существенный. Ты слышал, что многие заговорщики выступают за предоставление свободы и независимости провинциям Сасандры?
– А зачем они им? Я имею в виду, свобода и независимость – зачем?
– А хочется! Осенью был раскрыт заговор в Вельзе, зимой – в Камате. Очень боюсь, что Тельбия, уже почти созревшая для того, чтобы войти… добровольно, прошу заметить… в состав Сасандры, пожелает сохранить независимость. Не позавидую в таком случае королю Равальяну. Он может потерять корону вместе с головой.
– Сочувствую. А мне-то что с того?
– А то! Страшнее всего для Империи, что провинциальных вольнолюбов поддерживает довольно много аксамалианцев. Названия «Земля и люди», «Движение за свободу» ничего тебе не говорят?
– Полагаю, это названия аксамалианских сообществ, подрывающих устои государственности?
– Именно.
– Значит, верно ли я догадался: мне следует проверить студентов, не участвуют ли они в подобных сборищах?
– Я всегда поражался твоему умению схватывать на лету, – улыбнулся дель Гуэлла.
– Что ж… Хорошо. Прощупаю. – Мастер поднялся, опять едва заметно поклонился. Спросил: – Платных осведомителей из них делать будем?
– Платных? – нахмурился глава сыска. – Как бы не так! Залогом их беззаветной службы будет не презренное злато, а постоянно маячащий на горизонте гранитный карьер и кувалда в два стоуна [10] весом…
Когда дверь за сыщиком закрылась, т’Исельн дель Гуэлла вздохнул и устало опустил локти на стол. Дались ему эти шпионы! Разведчика из Айшасы видит в каждом встречном-поперечном. Даже в профессоре-астрономе. Нет, не шпионы разрушат Империю, если этому суждено будет случиться, а свои же люди. Бестолковые, запутавшиеся во взятках политики; жрецы, склоняющиеся к новым, смахивающим больше на ересь толкованиям Священной Книги; ищущая новизны и острых ощущений городская молодежь; офицерство, погрязшее в пьянстве и разврате; провинциальные борцы за свободу. Что они собираются с ней делать, зачем она им? Ведь тут же, не пройдет и месяца после выхода из состава Сасандры, они вцепятся друг другу в глотки. Барн против Тельбии, Арун против Гобланы, Вельза против Тьялы. Не говоря уже об Окраине, которую без поддержки имперской панцирной пехоты просто втопчут в сухие ковыльные стебли кентавры. А может, это и к лучшему? Дать бы им независимость хоть на полгода, на год. Пусть хлебнут пьянящее вино свободы… Лишь бы не захлебнулись. Назад прибегут проситься, да поздно будет. Разбитый кувшин не склеишь, а семена ненависти всегда падают на благодатную почву.
Т’Кирсьен делла Тарн, лейтенант гвардии, с остервенением отчищал мундир от пыли и паутины. Что ж, тому, кто решил прятаться под кроватью, нужно быть готовым к подобного рода испытаниям. Но Кир тер рукав о рукав чересчур упорно. Плечи молодого человека при этом тряслись, словно холка коня, напуганного до полусмерти степным пожаром.
– Все равно порванный, – мягко сказала Флана. – Я бы попробовала зашить, только…
Она хотела сказать, что не очень-то преуспела в работе с иглой и ниткой, но замолчала на полуслове. Слишком уж сердитый взгляд бросил на нее Кир.
– Ну, чего ты злишься? – произнесла она. – Моя вина, что ли?
Делла Тарн молчал и продолжал елозить рукавом по плечу. Жгучий стыд, смешавшись с испепеляющей ненавистью, дает гремучую смесь. Там, внизу, затевая драку со студентом… Как, кстати, его зовут? Антоло, кажется. Так вот, вступая в спор с Антоло, он казался себе значимым, решительным и непогрешимым. А все излишек мьельского.
Теперь хмель ушел.
Остался стыд, досада и презрение к собственной трусости.
Бежал, бросив товарищей, офицеров-гвардейцев!
Неужели он так же бежал бы и в бою, если бы враг начал одолевать? Сбежал бы или нет? Бросил бы вверенную ему полусотню? Или предпочел бы умереть, но не отступить?
Когда отец отправлял его с рекомендательным письмом от капитана т’Глена делла Фарр к генералу Бригельму, грядущее казалось радужным. Производство в чин, успех в аксамалианском высшем обществе, какая-нибудь небольшая война, рост по службе, слава, богатство… Делла Тарны не могут уповать на связи при императорском дворе, сказал отец. Излишка денег тоже никогда не водилось – хоть земля в Тьяле и плодородная, а погода мягкая и способствующая земледелию, но обрабатывать ее еще надо уметь и иметь достаточное количество крестьян. А той захудалой деревушки, которой владели делла Тарны, с трудом хватало, чтобы свести концы с концами обедневшего, но гордого дворянского рода.
Кирсьен мечтал всего добиться сам. Стать, самое меньшее, генералом. Разбогатеть. Жениться на дочери какого-нибудь вельможи из Аксамалы. Играть важную роль при дворе.
И теперь все пошло прахом!
Из-за глупой потасовки в борделе.
И когда?
В первый же день после вручения вожделенного банта лейтенанта.
Разве можно себе простить такое?
Нельзя. И никому нельзя простить.
Наглым студентам – деревенщина деревенщиной, а туда же – спорить с потомственными дворянами. Ансельму, побежавшему со всех ног за стражей, – неужели нельзя было тихонько замять дело? Стражникам, явившимся вовремя и рьяно взявшимся усмирять безобразников. Флане, неуемное желание попасть в комнатку которой толкнуло молодого офицера на спор и драку.
Впрочем, Флану можно и простить. Ведь она спасла его. Именно спасла, другого слова не подберешь. Закрыла дверь за спиной беглеца, а после, когда стражники начали прочесывать заведение фриты Эстеллы вдоль и поперек, буквально затолкала его под кровать – сам Кирсьен, совершенно ошалевший от только что пролитой крови, не соображал ничего и двигался, как зачарованный. Лежа в пыли и паутине, он старался почти не дышать. И все равно в носу щекотало так, что дух захватывало. Но лейтенант сдержался и не чихнул, не выдал себя.
