Мэри Стюарт - День гнева. Принц и паломница
— Я вижу, что она была щедра к нам. Всем известно, какой она бывает щедрой, когда на нее накатит. А чем она одарила тебя?
— Обещаньями, — произнес от двери Габран, который как раз пригнулся, чтобы не задеть головой за низкую притолоку.
Когда он выпрямился, мальчик увидел, что слуга королевы почти касается головой каменного потолка. Габран был одет в желтую тунику до колен с темно-зеленой узорчатой каймой по подолу. На перехватывавшем тунику поясе мерцали желтые камни, на шее у Габрана красовалось ожерелье из кованой меди. Он был хорош собой, и правильные черты его лица лишь подчеркивали грива светлых, как ячменная солома, волос, падавшая ему на плечи, и синие глаза северянина. В его присутствии привычная хижина теперь показалась мальчику еще более убогой и закопченной, чем была раньше.
Если Мордред и сознавал это, то Суле не было до того дела. Богатые одежды и осанка посланца королевы не произвели на нее никакого впечатления: она взглянула на Габрана в упор, как поглядела бы на врага.
— Какие еще обещанья?
Габран улыбнулся.
— Только того, что положено иметь каждому мужчине, а Мордред выказал себя таковым или по крайней мере так думает королева. Чашу и блюдо для мяса и орудия труда.
Сула глядела на него в упор, губы ее беззвучно шевелились. Она не спросила королевина посланца, что тот имеет в виду. Не произнесла она и ни одного слова приветствия и гостеприимства, столь естественного для жителей островов.
— Все это у него есть, — сурово отрезала вместо этого она.
— Но не то, что ему полагается, — мягко возразил Габран. — Тебе, как и мне, известно, женщина, что чаша его должна быть украшена серебром и что орудия его — не мотыга и рыболовные снасти, а меч и копье.
Ожиданье и страх перед тем, что должно свершиться, никогда не в силах подготовить человека к наступлению той самой решающей минуты. Словно он пронзил ей грудь копьем. Сула вскинула руки, потом упала на табурет возле стола, уткнувшись лицом в грязный передник.
— Не надо, мама! — вскричал Мордред. — Королева… она рассказала мне… ты сама знаешь, что она мне рассказала! — Потом он горестно воззвал к Габрану: — Я думал, она все знает! Я думал, она поймет.
— Она не понимает. Ты не понимаешь, Сула?
Кивок. Женщина начала раскачиваться на табурете, словно в глубоком горе, но с ее уст не сорвалось ни звука.
Мордред колебался. Среди неотесанных и грубоватых жителей островов проявления привязанности были в диковинку. Он подошел к Суле, но ограничился лишь тем, что коснулся ее плеча.
— Мама, королева рассказала мне всю правду. Как вы с отцом забрали меня у капитана, который нашел меня, как вы взялись воспитывать меня как собственного сына. Она рассказала мне, кто я… во всяком случае, кем был мой настоящий отец. И потому теперь она считает, что я должен жить с остальными… с остальными сыновьями короля Лота и прочими вельможами и учиться владеть оружьем.
Сула все еще не могла произнести ни слова. Габран, наблюдавший за ней от двери, даже не шевельнулся.
Мордред попытался снова:
— Мама, ты не могла не знать, что настанет день и мне все расскажут. А теперь я знаю… ты не должна об этом жалеть. Я сам не могу об этом жалеть, должна же ты это понять. Это ничего не меняет, мой дом по-прежнему здесь, и вы с отцом все так же… — Он сглотнул. — Ты же знаешь, вы всегда будете моей семьей, правда, поверь мне! Однажды…
— Да уж, однажды… — сурово оборвала она его.
Передник упал ей на колени. В неверном свете сальной лампы испачканное грязью с передника лицо ее было болезненно бледным. На прислонившегося к стене у двери, роскошно одетого Габрана она даже не взглянула. Мордред с мольбой глядел в ее такое родное лицо; во взгляде его сквозили сыновняя любовь и горе, но было в нем что-то, в чем женщина распознала мечтательное возбужденье и честолюбие, и железную решимость идти своей дорогой. Она в глаза не видела Артура, Верховного короля всей Британии, но, глядя на Мордреда, узнавала в мальчике его сына.
— Да уж, однажды, — с тяжелым сердцем повторила она. — Однажды ты вернешься, взрослый и богатый, чтобы одарить золотом тех, кто вскормил тебя. Но сейчас ты пытаешься уверить меня, что ничего не переменилось. Что бы ты сейчас ни говорил, не имеет значенья, кто ты есть…
— Я такого не говорил! Разумеется, это имеет значенье! Кто не порадовался бы, узнай он, что он сын короля? Кто не ухватился бы за шанс носить оружие и, быть может, когда-нибудь отправиться за море и увидеть далекие королевства большой земли, где решаются дела этого мира? Когда я говорил, что ничто не переменилось, я имел в виду привязанность и любовь, что я испытываю к тебе и отцу. Но я ничего не могу с собой поделать: я хочу жить во дворце! Пожалуйста, попытайся понять. Я не могу делать вид, что мне жаль, что королева предложила мне место в своей свите.
Горе в его лице и голосе мальчика внезапно заставили Сулу смягчиться.
— Конечно, не можешь, малыш. Прости старуху, которая так долго страшилась этой минуты. Разумеется, ты должен оставить меня. Но разве обязательно делать это сейчас? Зачем здесь этот разодетый господин? Он что, ждет, чтобы отвезти тебя назад?
— Да, мне велели собрать мои пожитки и возвращаться немедля.
— Тогда собирай их. Твой отец вернется не раньше, чем с вечерним приливом. Ты придешь повидаться с ним, как только тебя отпустят. — Во взгляде ее промелькнуло подобие слабой улыбки. — Не волнуйся, малыш, я расскажу ему, что случилось.
— Он ведь тоже обо всем знает, правда?
— Разумеется, знает. И он поймет, что чему быть, того не миновать. Думаю, он заставил себя забыть об этом, хотя я уже год или около того ожидала этого. Да, я видела это в тебе, Мордред. Кровь дает себя знать. И все же ты был нам хорошим сыном, сколь бы ни терзался тоской по чему-то иному… мы получали за тебя плату, ты это знаешь? Откуда, по-твоему, взялись деньги на добрую лодку и иноземные сети? Я вскормила бы тебя и без платы взамен младенчика, которого прибрала к себе богиня; ты и был как родной наш сынок и даже лучше. Да, мы станем горько тосковать по тебе. Рыбалка — нелегкое ремесло, а отец твой стареет, и свою лямку ты тянул не хуже других, это уж точно.
Что-то дрогнуло в лице мальчика.
— Я не уйду! — внезапно вырвалось у него. — Я не оставлю вас, мама! Никто не сможет меня заставить!
— Ты уйдешь, дружок, — печально отозвалась она. — Теперь, когда ты видел иную жизнь, испробовал ее, ты уйдешь. Так что собирай свои вещи. Вон тому господину не терпится вернуться.
Мордред перевел взгляд с Сулы на Габрана. Последний кивнул и сказал добродушно:
— Нам надо спешить. Ворота скоро закроют.
Мальчик отошел к своей постели. Кроватью ему служила каменная полка возле стены, мешок, набитый сухим папоротником, был ему тюфяком, поверх, него было наброшено синее покрывало. Из ниши в стене под выступом мальчик достал немногие свои пожитки. Рогатку, несколько рыболовных крючков, старую рабочую тунику… Сандалий у него не было. Рыболовные крючки, а с ними и старую тунику он положил назад на постель. Над рогаткой он немного поколебался. Он провел пальцем по гладкой деревяшке, так легко ложившейся ему в руку, пощупал мешочек с голышами, круглыми и блестящими, которые с таким тщанием отобрал из гальки на морском берегу. Потом он отложил и их. Сула безмолвно наблюдала за ним. Словно в памяти и ее и мальчика одновременно всплыли слова Габрана: «Орудия его труда — меч и копье…»
— Я готов. — В руках мальчика был один только нож.
Если кто-то из них и уловил смысл этого мгновенья, то не сказал ни слова. Габран протянул руку к дверному пологу. Еще прежде, чем он успел коснуться его, грубая материя отодвинулась: в хижину ворвалась коза. Встав с табурета, Сула потянулась за миской, чтобы сцедить в нее молоко.
— Теперь тебе пора идти. Возвращайся, когда сможешь или когда тебя отпустят, и расскажи нам с отцом, каково жить во дворце.
Габран приподнял полог, и Мордред медленно направился к двери. Что еще он мог сказать? Слов благодарности было недостаточно, и вместе с тем они были излишни.
— До свиданья, мама, — неловко сказал он и вышел на вольный воздух. Габран дал пологу упасть за их спинами.
Отлив сменялся приливом, и посвежевший ветер разогнал запах рыбы. В лицо Мордреду пахнуло сладковатым запахом цветущих вересковых пустошей. Он словно окунулся в иную реку.
Габран отвязывал лошадь и неловко возился с узлами в сгущавшихся сумерках. Мордред помедлил, потом стремглав бросился назад в вонючую полутьму хижины. Сула доила козу и даже не подняла головы. Мордред увидел, как по грязной ее щеке прокладывает себе дорогу, словно улитка по валуну, капелька влаги. Он остановился на пороге и, цепляясь за полог, произнес поспешно и хрипло:
— Я буду приходить всякий раз, как меня будут отпускать, честное слово, я буду приходить. Я… я позабочусь о вас с отцом. Настанет день… настанет день, когда, обещаю, я стану большим человеком, и я позабочусь о вас обоих.
