Мария Семёнова - Бусый Волк. Берестяная книга
Он даже слегка рассердился, как всегда с ним бывало, когда новое умение не давалось с налёта, и буркнул:
— Ты что, так весь день её с собой и таскал?
Ульгеш заложил книгу пальцем и вздохнул.
— Я, наверно, дурак, — проговорил он негромко. — Во мне не нашлось прилежания, когда было время учиться и рядом сидел мудрый наставник. А теперь я себя словно наказываю за лень.
Бусый устроился поудобнее и отпил ещё простокваши.
— А что за книга-то?
Ульгеш снова вздохнул.
— Я её взял сюда потому, что она не только исполнена знаний, но и забавна. Она называется «Удивительные странствия», её написал аррантский мудрец по имени Эврих из Феда. Дедушка Аканума высоко ставил этого учёного, ибо он умеет поведать о необыкновенном и важном, но так, что ты не заснёшь над страницей, но, наоборот, захочешь поскорей склониться над следующей… — Ульгеш виновато улыбнулся и добавил: — Благородный Эврих много странствовал по тем краям, откуда я родом. И я, несчастный, из книги пытаюсь узнать о том, что мне надлежит по праву рождения.
Бусый вновь подумал о святых ликах, которые не оставят без совета умеющего о нём попросить. И о вышивке, понятной каждому венну, но бессмысленной для чужих глаз, вот как для него — эти чёрные закорючки. Он спросил:
— Эта книга говорит с тобой оттого, что она тебе родная? Ты смотришь в неё и видишь людей, деревья и храмы, потому что сам из Мономатаны?
Ульгеш окончательно понял, что углубиться в чтение ему не дадут, и принялся объяснять:
— Дело тут не в родстве. Я же сказал тебе: её написал учёный аррант. Аррант, а не мономатанец. И письмена в ней — аррантские. И язык Дедушка говорил, что взыскующему настоящей учёности необходимо постичь аррантский язык Равно как сольвеннский и саккаремский…
Бусый огорчённо сознался:
— Ничего не понимаю. Ты хочешь сказать, что чужой человек приехал в твою страну и сделал на листах аррантские знаки и они взывают к тебе, хотя ты держишься иного обычая?
Ульгеш сосредоточенно нахмурился, не зная, как объяснить.
— На самом деле, — сказал он погодя, — это не они ко мне, это я к ним взываю… — Тут его глаза вспыхнули янтарём, он вдохновенно воздел палец: — И ты можешь воззвать! И тоже узнать, что написал мудрый Эврих из Феда!
У Бусого аж голова закружилась.
— Это как? — выдохнул он. — Я же не мономатанец… И не аррант…
Ульгеш положил книгу на пень.
— Но ведь ты поймёшь речи арранта, если знаешь его язык, так? А тут, — он ткнул пальцем в обложку, — заключены речи Эвриха, начертанные особыми знаками. У вас ведь делают для памяти зарубки на палочке, которую всюду носят с собой? Вот и тут так же, только зарубок много и все разные. И получается, что Эврих как бы говорит со мной из книги, слово за словом…
Бусый давно забыл про подступившую было сонливость. Нечто готово было приоткрыться ему, нечто необыкновенное, казавшееся сравнимым с чудом полёта на крылах симурана. Он живо вообразил себе почтенного старца, похожего на Горного Кузнеца. Старец что-то рассказывает, его слова исходят из уст и послушно укладываются на листы, оставаясь на них замысловатыми символами… Бусый, конечно, знал, что письменные знаки налагают на листы без особого колдовства, просто руками и особой палочкой, обмакнутой в краску, но душе очень хотелось чуда, и он без труда представил его.
Вслух же он неуверенно и вместе с тем жадно спросил:
— Погоди! Вот ты говоришь… я тоже могу… Ну хоть покажи, какая закорючка что значит? Ведь разных слов… их же столько! Как звёзд на небе! А тут у тебя в книге… Смотри, вот эта и здесь, и здесь, и ещё здесь! Тут что, об одном и том же рассказано? О чём?
И снова Ульгеш вынужден был задуматься. Объяснять нечто такое, что для него само собой разумелось, неожиданно оказалось очень непросто. В конце концов он подобрал сучок, начал водить по земле.
— Дедушка говорил, — начал он, — есть народы, халисунцы к примеру, у которых действительно что ни слово, то особый письменный знак Они знают своё письмо самым мудрым и правильным, только чужеплеменнику в нём разбираться — и правда, что звёзды в небе считать: поди столько упомни! А вот мы, арранты и саккаремцы с сольвеннами придумали не целые слова знаками обозначать, а частицы слов. Только саккаремцы… ну, скажем… крупными кусками каждое слово режут, а можно — более мелкими. Вот, смотри, я твоё имя написал. По-саккаремски в нём два знака. Это — «бу», такая частица и в других словах есть. А это — «сый», она…
— Русый, — подсказал юный венн. — Белёсый…
И это непроизвольно вернуло его мысли к Беляю. А Ульгеш продолжал:
— Вот твоё имя по-аррантски, видишь, четыре знака понадобилось и добавочный хвостик! А вот — нашими буквами, здесь их целых пять!
Бусый зачарованно смотрел на землю. Он впервые в жизни не слышал, а видел собственное имя. Чувство было непривычное, но приятное.
«Это как… — Бусый задумался, с чем бы его сравнить. — Как в лесное озеро посмотреться и себя в нём увидеть… Ну, почти…»
— Слушай! — Он так и вскинулся, укушенный неожиданной мыслью. — А давай я тоже сейчас на земле закорючки нарисую, а ты истолкуешь!
Выхватил у мономатанца сучок, словно других кругом не было, разгладил рядом со своим именем землю и принялся увлечённо царапать.
Ульгеш с большим сомнением следил за тем, что казалось ему бестолковой затеей. С Бусого станется — начертит сейчас абы что и велит считать это буквами. Или без порядка и смысла повторит знаки, подсмотренные в «Странствиях». А потом ещё скажет, мол, раз не истолковал его речи, уложенные в памятки на земле, то и…
…Но потом на чёрном лице Ульгеша начало проявляться бесконечное изумление. Того, что он видел, просто не могло быть — но это было! Его ровесник-венн, перед которым мудрый наставник никогда не раскрывал книгу, — этот венн не просто рисовал красивые аррантские буквы, смысла которых не понимал и понимать не мог, — нет, Бусый писал!
Он выводил слово за словом на языке просвещённой Аррантиады, которого даже и не слыхал никогда…
— Вот. — Закончив работу, Бусый с надеждой взглянул на друга и пояснил: — Я это внутри камня увидел, когда при Луне в него заглянул… На первой странице книги берестяной, которую в костёр бросили… Можешь ты к этим буквам воззвать, как мне говорил? Означают они слова какие-нибудь?..
— Означают…
Ульгеш с трудом оторвал взгляд от надписи на земле и так покосился на нетерпеливо ёрзавшего товарища, словно впервые увидел его. Бусый успел испуганно задуматься, уж не содержалось ли в берестяной книге какого кощунственного непотребства, но Ульгеш наконец открыл рот и медленно прочитал, на ходу перетолковывая с аррантского на веннский:
— «Именем Близнецов, прославляемых в трёх мирах, и Отца Их, Предвечного и Нерождённого. В эту книгу я, смиренный служитель Внешнего Круга, намерен вписать сказания добрых людей из племени, рекомого веннами, из рода, где знают себя потомками Серого Пса. Долго я странствовал, ища уединённого места, дабы завершить свои дни в размышлениях и молитвах, пока сии достославные язычники не приняли меня, изнемогавшего от холода и немощи, под свой кров…»
ЩЕНОК И РОСОМАШКА
— Дымка, буслаище, а ну назад! Назад, кому говорю! Ещё тебя, мокрого, мне тут не хватало!
Волкодав неохотно остановился у кромки льда, покрутился и сел на берегу. Почесал за ухом и стал очень неодобрительно наблюдать за хозяином, парнишкой четырнадцати лет отроду. По его мнению, если кто здесь и заслуживал называться буслаем, то уж всяко не он. Он, что ли, на ненадёжный лёд вылез, словно охота пришла в стылой полынье искупаться?..
Не-ет, Дымка был благоразумный взрослый кобель, и суки уже не огрызались на него, когда входили в охоту. А хозяин… да что хозяин. Временами — истинный вожак, за которым правильному псу совсем не грех следовать. Временами же, вот как теперь, — как есть щеня бестолковое.
Поначалу Дымка следил за ним с берега хотя и с неодобрением, но без особого беспокойства. Ну, провалится, ну, окунётся да вымокнет, и что за беда? Выберется на сухое, согреется у костра. Может, впредь поумнеет.
Однако Щенок, возводивший свой род к Серому Псу вовсе не намерен был оставаться на безопасном мелководье. Он уходил всё дальше по льду озера и пёс постепенно разволновался. Вскочил, начал поскуливать, забегал вдоль берега. А потом — дело вовсе для него небывалое — даже коротко взлаял. Всуе! Хозяин предупреждению внимать не желал.
Будь лёд хоть немного покрепче, Дымка обязательно догнал бы порученного его заботам Щенка. Догнал — и без церемоний потянул на берег за порты. Но тоненький новорождённый лёд его, тяжеленного, уж никак не удержит. Он и хозяина, лёгкого телом, тоже нипочём бы не удержал, но мальчишка это предусмотрел и вышел на озеро, подвязав широкие отцовские лыжи. Они, лыжи эти, и не давали ему покамест проваливаться. Хотя лёд трещал под ногами и прогибался, дышал, как живой.
