Татьяна Русуберг - Глаза ворона
Тач замолчал. У губ его легла горькая складка. Токе поежился, как от холода, не зная, что и как сказать. Молчание тяжело повисло между ними, и звуки громкой веселой музыки не могли заполнить его. Горец осторожно протянул руку и коснулся плеча Элиаса:
— Я понимаю, ты пережил… кошмар. Но ведь теперь все кончилось! — Из-за неожиданной паузы в музыке слова прозвучали неуместно громко, и он поспешил понизить голос: — Разве ты никогда не думал о том, чтобы снова стать свободным, вернуться домой, найти Амарилл… Рассказать ей о том, что ты чувствуешь…
— Ты ошибаешься. Ничего не кончилось. — Голос Тача звучал странно, надтреснуто. — Но кончится. Завтра.
— О чем это ты? — забеспокоился Токе, но грянувший с новой силой оркестр заглушил его слова. Он склонился поближе к Элиасу, намереваясь повторить вопрос.
Но в этот момент на скамью между ними втиснулся неизвестно откуда возникший Вишня. Он где-то потерял лиловую даму, зато приобрел лиловый фингал, украсивший его левую скулу под уже заплывшим глазом.
— Где это тебя так угораздило? — спросили Токе и Тач в унисон, забыв, что Вишня вряд ли сможет не то что ответить — понять вопрос. Однако озиат все понял и, ухмыльнувшись, изобразил в воздухе женскую фигуру, а потом слегка хлопнул себя по щеке, тут же скривившись от боли.
— Это она? Лиловая дама тебя так приласкала? — изумился Горец, не ожидавший столь решительных действий от особы благородных кровей.
— Аха, — расплылся Вишня в улыбке. И тут же нахмурился, старательно выговорив: — С…ка.
— За что она тебя? — меланхолично спросил Тач.
— А это ты у нас должен спросить! — Раздавшийся над их головами гогот шел из глоток Аркона и Бекмеса. Последний, очевидно, несколько протрезвел, потому как довольно твердо держался на ногах, хотя и опираясь на друга.
— С…ка! — так же отчетливо повторил Вишня, указывая на ухмыляющуюся парочку.
— Ки! — наставительно поправил Бекмес и добавил, удивленно почесывая в затылке: — И где это он матюков церруканских нахватался?
— Учитель хороший был! — хохотнул Аркон, хлопая друга по плечу. В перерывах между приступами смеха он пояснил: — Озиат, считай, сам напросился. Он хотел знать, как по-церрукански сказать даме комплимент. Ха-ха! Комплимент! Ну, мы с Бекмесом, конечно, помогли парню в нужде, подсказали пару теплых слов… Вишня, а Вишня! Скажи ребятам, что за комплимент ты у нас выучил!
Парень серьезно кивнул и медленно произнес, как прилежный ученик:
— У тибья бальшая жопа. Я хачу тибья.
Давно уже Токе так не смеялся. Он бы, наверное, свалился под стол, если бы в последний момент не удержался за Тача, на лице которого в первый раз за вечер — да нет, пожалуй, за все время, что Токе знал его, — возникла кривоватая улыбка.
— Так ты что, — захлебываясь от смеха, выдавил Горец, — решил опробовать комплимент на лиловой даме?
Вишня, поморщившись, кивнул, чем вызвал у друзей новый приступ хохота. В самый разгар веселья у стола новобранцев внезапно появилась Лилия. Она пронеслась через толпу празднующих, как буря, и рухнула на скамью рядом с Токе. Лицо девушки было настолько мрачно, что общий гогот пошел на убыль, пока совсем не стих.
— Что случилось, Лилия? — обеспокоенно спросил Аркон.
— Съела что-нибудь? Или аристократические ноги отдавили любимую мозоль? — съехидничал Горец.
— Хуже! — рявкнула Лилия, яростно мотнув головой. Злость душила ее, зеленые глаза сверкали. Токе не мог отвести от нее восхищенного взгляда: в праведном гневе гладиатрикс была прекрасна.
Друзьям не пришлось долго уговаривать, прежде чем девушка, чуть задыхаясь, выложила содержание разговора, в котором она только что участвовала, и который был причиной ее бурных эмоций. Очередной партнер по танцу («Кругленький с цепью», — предположил Токе) увлек Лилию к столу Скавра, чтобы подзаправиться вином. Невольно они оказались в центре интереснейшей дискуссии, темой которой был… Слепой.
— И тут я слышу, эта носатая с безвкусными серьгами — такая дешевка, сразу видно, что рубины фальшивые, — спрашивает: «А где же твое чудовище, дорогой Скавр, то, что растерзало гладиатора прямо на учебном плацу? — Лилия говорила писклявым голосом, подражая собеседнице Скавра. Очевидно, в ней пропадала великая актриса. — Мы слышали, этот полутролль будет сражаться завтра деревянным мечом против острого?»
И тут вся эта пижонская компания загомонила, глазки засверкали: «Где он, Скавр? Где ты прячешь это чудовище?» — «Правда ли, что он слепой?» — «Правда ли, что он так безобразен, что при одном его виде женщины падают в обморок?» — «Он действительно наполовину тролль?» — «Это верно, что он еще безбородый мальчишка?» — «Стоит ли на него ставить, Скавр?» — и прочая подобная чушь, которую у меня повторять язык не повернется. Тут Скавр открывает рот. Ну, думаю, сейчас он им скажет! И что я слышу! — В бессильной ярости Лилия грохнула кулаком по столу с такой силой, что кубок Бекмеса перевернулся, и вино пролилось на скатерть, а оттуда — на колени охранного, пятная его тунику красным. Ничего не заметив, девушка продолжала, подражая низкому хриплому голосу Скавра: «Боюсь, господа, вам придется набраться терпения и подождать до завтра. Новобранец, прозванный Слепым, виновен в убийстве, опасен и находится под арестом вплоть до своего выхода на арену, — стоны разочарования. Уговоры. Скавр непреклонен. И тут он выдает: — Надеюсь, чудовище развлечет вас завтра. Могу вас заверить, господа, Слепой отнюдь не слеп и настолько же искусен во владении мечом, насколько безобразен. Не знаю, спала ли его мамаша с горным троллем, но одно несомненно: этот „безбородый мальчишка“ обладает силой и яростью дикого зверя и такой же жаждой убивать. Да, он выйдет завтра на арену с деревянным мечом, но на месте его противника я бы опасался за свою жизнь. Это кровожадное животное способно растерзать любого голыми руками…»
Ну, тут уже я не выдержала! Говорю: «Если кто тут и кровожадный, то это ты, сейджин, и собравшееся благородное общество! Кому как не тебе знать, что Слепой убил Буюка в честном поединке, защищая честь товарища, жизнь которого он только что спас! Ты назвал Слепого зверем, но в этом сравнении больше чести, чем бесчестья. Звери не убивают ради удовольствия, подобно здесь сидящим! И никакой он не тролль! Он человек, такой же, как вы, только гораздо лучше!» После моей тирады молчание за столом Скавра воцарилось гробовое. Только Асад — это тот, с которым я танцевала, — осмелился спросить: «Ты, наверное, хорошо знаешь чудовище, дорогуша?» Представляете, так и сказал: «Дорогуша»! Я повернулась и, глядя прямо в его гнусную рожу, заявила: «Да, хорошо. Я — его женщина». Видели бы вы лицо Асада! Да и остальных! Клянусь, носатая стерва грохнулась в обморок!
