Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
— Сравнение очевидно, — кивнул Туан. — О горе мне! Если бы только можно было хоть каким-то способом втолковать людям, что аббат разрушил свой собственный орден! Тогда бы они поняли — даже простые крестьяне, — что откололся сам аббат, а не вся Церковь!
— Но у тебя есть средства для этого, — напомнила супругу Катарина. — Те монахи, что выстроили себе новую обитель неподалеку от города.
Туан помрачнел:
— Я не стану использовать этих праведных людей для такой цели.
— Ну, тогда вам придется созывать войско, — заметила Гвен. — Либо, если вы пожелаете избежать гражданской войны, вы будете вынуждены признать новую Грамерайскую Церковь.
— Не может быть, чтобы вы искренне верили в то, что нам следует так поступить! — возмутилась Катарина.
— Не верю, — согласилась Гвен, — ибо тем самым вы с Туаном присягнете на верность новому архиепископу и выразите готовность ему повиноваться.
— Никогда! — гневно сверкнула глазами Катарина.
— Это не должно случиться, — добавил Туан.
— Если так, то вам следует объявить всей стране о том, что вы верны Римской Церкви, — посоветовала ему Гвен, — и призвать все добрые души вместе с вами выразить верность Оку Господа, Папе.
— Стало быть, так и следует поступить, — выдохнула Катарина. Ее глаза метали молнии. На несколько мгновений в королевских покоях воцарилось безмолвие.
Королева нахмурилась, посмотрела на мужа.
Туан сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво изучал взглядом крышку столика.
— Что же, милорд! — вскричала Катарина. — Ты не станешь объявлять свою волю?
— Думаю, не стану, — медленно проговорил Туан.
Катарина вперила в него взор, полный изумления и возмущения. Казалось, над солярием собрались грозовые тучи.
Но тут Туан сказал:
— Мы станем еретиками, если объявим о своей верности Риму, а если не объявим, все равно останемся еретиками. Но если мы промолчим, не дадим ему никакого ответа, под его знамена станет меньше народа.
Катарина широко раскрыла глаза и медленно кивнула:
— Верно. Пара-другая лордов смогут и воздержаться от бунта, движимые неуверенностью.
— Пожалуй, — подтвердил Туан. — А если так, то мы получим еще несколько дней — покуда этот архиепископ будет ждать и ждать ответа, которого не будет.
Катарина кивнула:
— Игра стоит свеч, милорд.
— И я не смогла их переубедить, — сказала Роду Гвен через полчаса, во время сеанса телепатической связи.
— Что ж, по крайней мере ты помогла им не поддаться искушению, — отозвался Род.
— Какому искушению? — непонимающе спросила Гвен.
— Искушению спасти страну от гражданской войны за счет того, чтобы прижать архиепископа к ногтю, — ответил Род.
— А, да. В этом я, пожалуй, им и вправду помогла.
— Вот видишь? Я так и знал, что ты сумеешь отлично поработать вместо меня.
— Но, быть может, тебе удалось бы убедить их величества в том, что им следует прямо сказать о своих намерениях, — сказала Гвен, и Род услышал ее мысленный вздох.
— Может быть, — отозвался Род. Пыльная дорога с тремя колеями словно растворилась. Гораздо более живым для него сейчас был образ Гвен. Но, если на то пошло, разве так было не всегда? — Однако сделано важное достижение. Понимаешь, как бы плохо я ни относился к королевской власти в принципе, я бы ни за что не променял ее на власть священников.
— Я бы тоже непременно предпочла Катарину и Туана, — согласилась Гвен.
— Конечно, потому что в этой парочке есть женщина, благодаря которой все суждения монархов смягчаются. — Род не стал упоминать о том, что на практике все получалось как раз наоборот и в роли смягчающего фактора выступал Туан. — Кроме того, королей можно убедить в достоинствах конституции парламентского правления.
— А духовенство — нельзя?
— Конечно, нет. Хороший священник изо всех сил старается уподобиться Богу. А бог — автократ.
Мысли Гвен словно бы успокоились, и в них воцарилась благодарность супругу.
— Это ли я должна сказать их величествам, муж мой? Таково ли твое суждение о нашем разговоре с ними?
Род поежился:
— О Господи, нет, конечно! Из-за этого у них могут появиться дурные мысли. Ты можешь им сказать, что мое мнение таково: Туану следует оказать монахам-беженцам всемерную поддержку, хоть он и мучается угрызениями совести, не желая их использовать в своих интересах. Просто напомни ему о том, что всегда не грех иметь запасную стрелу в колчане.
— Так я и скажу, — отозвалась Гвен, а Роду показалось, что на другом конце телепатического «провода» его жена весело хихикает.
— Туан и Катарина могли бы даже для начала переселить монахов в один из своих малых замков. Тогда у народа сложилось бы впечатление, что образовался некий альтернативный монастырь, и ни о каком «использовании» монахов и речи не было бы.
— Как же ты хитер и изворотлив, — заметила Гвен.
А ты — мастерица говорить комплименты. Что же еще… О, вот что! Их величества могли бы попросить лояльных лордов прислать им по нескольку рыцарей, милая. Ну и лишние, никому особо не нужные воины тоже не помешали бы.
— Верно. Это стоило бы сделать. — Мысли Гвен сразу утратили веселость. — Это все, что ты желаешь им передать через меня?
— Ну, разве что только то, о чем я говорил в самом начале.
Гвен смутилась.
— Что именно, господин мой? Было много разных мыслей.
— Главная из них одна: на кой ляд я им вообще сдался?
Король, одетый в крестьянскую рубаху и штаны, брел по темным улицам. Вот в таком обличье он ходил посреди своих подданных — один, и притом вооруженный весьма приблизительно — в ту пору, когда был всего лишь младшим сыном герцога Логира. Это обличье он принял и теперь, когда главной его заботой стало благо народа. Но теперь, когда некоторые колдуны и ведьмы приняли сторону архиепископа, Туана сопровождали двое крестьян, а еще один шел впереди, и у всех троих под рубахами были надеты кольчуги, а под плащами прятались мечи.
Туан шел, прислушиваясь к случайно оброненным словам, останавливался у дверей постоялых дворов, гостиниц, кабачков, задерживался около любой группы людей, которые весело переговаривались и хохотали, пустив по кругу бутылку. Он подумал о том, что в столице плоховато с уличным освещением, особенно — в узких проулках. Темнота — друг преступников.
