Ольга Громыко - Профессия: ведьма
– Проклятье! – прошипел он, торопливо погружая орудие убиения в горшок с углями. – Уже остыло? Как это я не проверил новую партию? Проклятые гномы! Жулики, варят сплав на глазок. Ну, они у меня попляшут!
– Да ничего, мы не торопимся, – вежливо заверила я.
Это только в сказках злобные ведьмы помелом смешивают в котле желчь драконов, кровь летучих мышей, толченые крысиные лапки и тому подобную дрянь, источающую несусветную вонь. В Школьном музее хранились эталонные образцы таких ингредиентов. «Каменный век» – презрительно отзывался о них Алмит.
Современному некроманту потребовалось немного дистиллированной воды, вылитой в плоское железное блюдо на треножнике, и фабричная упаковка порошка «Чернокнижный сбор № 6, ароматизированный, годен до 7.04». Маг надорвал уголок пакета и круговыми движениями высыпал его содержимое в закипающую воду, одновременно размешивая все деревянной лопаточкой. Чернокнижный сбор кисельно заварился и тягуче забулькал. Приятно запахло ландышами.
Некромант внимательно наблюдал за процессом варки. Как только снадобье сменило исходный серый цвет на ядовито-зеленый, маг убрал блюдо с огня. Варево сразу перестало кипеть, из центра блюда потянулась вверх волнистая струйка дыма. Взяв блюдо в одну руку, а исчерканный вычислениями свиток – в другую, некромант дробными шажками обошел алтарь, не отрывая глаз от пергамента и скороговоркой нашептывая заклинание. Дымок, не рассеиваясь, узкой ленточкой струился за некромантом, пока не замкнулся в колечко и лишь тогда начал подниматься к потолку.
Первым тусклое свечение пентаграммы заметил Лён. Вампир сдержанно кашлянул, привлекая мое внимание. Хватило одного взгляда на потолок, чтобы обнаружить неестественную фосфоресценцию изумрудов, вделанных по внешнему краю пентаграммы. Некромант отставил блюдо в сторону, скрестил руки на груди и прошептал три известных любому адепту слова:
– Подчинись моей воле!
Изумруды вспыхнули. Их лучи спроецировались в четкую пентаграмму на алтаре, зеленую и пульсирующую.
За изумрудами пришел черед рубинов. Возле правой руки Лёна возникла алая руна, означающая тьму и хаос.
Бирюза. Голубая руна плодородия, в более узком смысле – мужского начала. Многозначительно возникла между ногами.
Алмазы. Белая руна души. Пугливо расположилась напротив печени.
Еще одна группа изумрудов, внутри пентаграммы. Руна жизни.
Желтый топаз. Руна перевоплощения. Иногда ее чертят на могильных камнях как символ вечности.
Остальных символов я не знала, хоть и сдала зачет по кабалистике на «отлично». Впрочем, нет.
Последней, возле затылка, медленно проявилась черная руна смерти.
Я завороженно наблюдала за пробуждением сверхъестественных сил, одновременно восхищаясь и ужасаясь их размаху.
Один из ящиков стола выехал сам собой, и старик бережно, двумя руками, как новорожденного младенца, вынул оттуда черный гримуар. Кожаный переплет, стилизованный под шкатулку, опоясывали серебряные обручи, сходившиеся к замку. Сначала поднял вверх, словно испрашивая благословения, потом прижал к сердцу, шепча с закрытыми глазами. Нашептавшись, на ладонях вытянул книгу вперед, и она сама собой лязгнула замком, заскрипела открывшимся переплетом, зашуршала страницами – желтыми, изъеденными временем, словно бы обугленными по краям.
Некромант начал читать прямо с разворота – громким, хорошо поставленным голосом, никак не вязавшимся с привычным старческим дребезжанием.
Пентаграмма на потолке исчезла, растворившись в сером клубящемся облаке, из которого пучками солнечного света сквозь грозовые окошки выбились разноцветные лучи-руны. Пахнуло ветром и озоном. Изначально легкое дуновение усиливалось по мере прочтения, под конец обернувшись настоящим ураганом. Лён зажмурился, его длинные волосы, ветром прижатые к алтарю, извивались вокруг головы, словно змеи. По комнате запорхали бумаги, гобелен всколыхнул кистями, как перегруженный ковер-самолет.
Некроманту ураган тоже не доставил удовольствия, став неожиданной и досадной помехой. Он попытался унять атмосферное явление с помощью амулета, но из облака плюнуло молнией, расколовшей амулет пополам и прожегшей в гобелене изрядную дыру.
Отчаявшись обуздать стихию, некромант приступил к заключительной фазе обряда. Увы, жертвоприносить вампира против непредусмотренного расчетами ветра оказалось очень неудобно!
Нож затрепыхался в мощном потоке воздуха, как схваченная за хвост плотва, норовя выскользнуть из пальцев. Держать его в вертикальном положении еще удавалось, но при нисходящем движении острие виляло вбок, подныривая под держащую его руку. Не зная о неблагоприятных погодных условиях, я могла бы подумать, что некромант пытается сделать себе харакири.
А тут еще пленники начали хихикать, сначала украдкой, потом в голос. Особенно изощрялась жертва.
– Точнее, точнее цельтесь! – подбадривал некроманта вампир. – А то все труды насмарку!
Старик уже не просто дрожал – его колотило. Он держал нож обеими руками, но выписывал им такие круги, что на груди у Лёна нужно было рисовать не точку, а мишень со значениями очков.
– Слушайте, я что, сам должен на него насадиться? Ну скорее, у вас опять острие остывает, чернеет! Кстати, а вы знаете, почему такие обряды советуют проводить как можно быстрее?
Некромант злобно заскрежетал зубами, не поддаваясь на провокации вампира и силясь преодолеть напор ветра.
– Да потому, – невозмутимо продолжал Лён, – что ни одна заговоренная цепь не удержит меня больше десяти минут.
В ту же секунду цепь на его правой руке звеняще лопнула посередине, обруч на запястье порвался, как гнилой бинт, и вампир, недолго думая, замахнулся и саданул некроманта болтавшимся на руке обрывком. Лысый череп издал гулкий звук, старичок закатил глаза и повалился на спину, смахнув горшок со стола. Угли раскатились по полу.
Валдаки, до сих пор молча стоявшие у стены, похватали свои мечи и булавы и кинулись к жертвеннику. Лён забился в оковах, как карась на раскаленной сковороде. Было слышно, как трещат расходящиеся звенья. Еще пять секунд, и вампир оказался бы на свободе, но у него не было даже одной – валдачьи булавы взметнулись над головой Лёна, а очнувшийся старик с протяжным стоном поднялся на колени, потирая ушибленный висок.
– Мама!!! – бездумно завизжала я от отчаяния.
Дверь вздрогнула и вылетела из каменного проема вместе с косяком, прихлопнув только-только начавшего оживать некроманта. В комнату ворвалась разъяренная мантихора. Маньку, нашу ласковую кису, она напоминала весьма отдаленно! Взъерошенная шерсть и расправленные крылья делали ее раза в три крупнее, вечно удивленная мордашка обернулась демонической харей, в составе которой особого внимания заслуживали горящие глаза и истекающие слюной клыки. Уши были прижаты к голове так плотно, что казались двумя черными полосками, а между ними угрожающе раскачивалось жало. Казалось, Манькин хвост живет отдельной жизнью: он извивался, сжимался, делал ложные выпады, как потревоженная кобра в капюшоне из распущенной кисточки.
