Алексей Семенов - Листья полыни
— Пошли, — просто сказал Волкодав, перетягивая вперед уже раздобытый у кого-то червленый сольвеннский щит, имеющий форму капли.
— Вижу, — промолвил вдруг Булан, когда они уже набрали шаг — летящий шаг идущей в ближний бой пехоты. — Я раскрыл сон Гурцата.
— Разве ж он спит? — удивился Волкодав.
— Он всегда спит теперь, — ответил халисунец. — Облако вошло в него и видит то, что видит он, а он делает то, что хочет оно, что хочет чужой сон.
— И чего же он хочет? — усмехнулся Брессах Ог Ферт.
— Вобрать все и стать богом, — отвечал Булан так, будто говорил о вещах обычных.
— Смешно, — рек вельх. — Многие хотят того же. И я хотел этого. Все нельзя вобрать. Его можно только собрать. И только то, что есть у людей, останется у них.
— Я знаю, я видел картины Зорко. И видел все, что видел ты, — отозвался Волкодав. — Роза не досталась Гурцату. Эрбегшад ушел от него. У Вечной Степи будет новый хаган. И он будет человеком.
— Я видел ваши сны, — молвил Булан. — Если собрать их, наберется три лепестка от розы, что цветет в саду принцессы Халисуна. И это уже много. Этого хватит, чтобы увидеть сердцевину. Там, как говорят, обитает бог.
— Там обитают все боги. И все мы родом оттуда, — заключил Зорко.
Они вошли в битву, словно в реку стальных ножей, что течет под Звездным Мостом, как его представляют сегваны. И здесь пути их разделились.
Зорко разом потерял из виду Булана, скользнувшего вправо от попавшейся на их пути колесницы. Волкодав, три раза взмахнув мечом, быстро прорвался куда-то вперед и тоже исчез. Брессах Ог Ферт, орудуя двумя клинками — стальным и стеклянным, — некоторое время держался рядом, но потом третья атака конницы степняков развела их в разные стороны.
Зорко тем не менее не выбился из строя сегванских и сольвеннских ратников. Он дрался уже вместе с сегванами — когда-то давно, четыре зимы назад, в Галираде, — но, как оказалось, не забыл, как ведут они бой. Воины полуночных морей, когда в битве случалось затишье и мергейты ненадолго давали им передышку, уважительно хлопали Зорко по плечу, похваливали. Зорко отвечал им по-сегвански, славил Храмна, Хрора и Хригга. И опять кружился безумный кровавый клубок, перекатываясь от полуденного края долины к полуночному, стягивая, наматывая на себя остистую нить людских воинских судеб, окрашенную алым и черным.
Однажды, на мгновение, Зорко, казалось, усмотрел среди навалившихся на них мергейтов его — Гурцата Великого. Был ли это и на самом деле хаган, или Зорко ошибся — он ведь не ведал, каков собой Гурцат, — узнать было не дано. Брессах Ог Ферт с одним лишь стеклянным мечом в шуйце — стальной клинок куда-то пропал — возник вдруг перед тем, кого Зорко посчитал Гурцатом, и, ухватившись латной рукавицей за направленное на него копье и отбросив его в сторону, нанес страшный косой удар, дотянувшись до груди мергейта…
Что случилось дальше, Зорко уже не увидел. Он отвел ядовитое, горящее, ровно глаз разъяренной змеи, сабельное острие от сотника сегванов, и тут, хоть и пробовал он увернуться, копье мергейта ударило ему в грудь. Слева, где было сердце.
Лист первый
Зорко
Закат дотлевал над равниной меж красных холмов Халисуна. Над Зорко проплывал черный, но быстро тающий в сиреневом уже небе дым. Где-то раздавались голоса людей, странно резкие под этим спокойным и вечным небом. Он не помнил, как оказался здесь. Знал только, что жив.
Теплое дыхание коснулось лба, что-то шершавое, но мягкое отерло лоб и нос. Венн скосил взгляд вправо: черная песья морда, высунутый красный язык, страшные белые клыки…
— Черный пес! — Зорко опомнился наконец. Битва с мергейтами в Халисуне. И он выстоял. Но как? Его должны были убить, ведь копье ударило в сердце. Значит, было еще что-то, чего он не помнил. Но что? Броня на груди была прорвана, и кровь запеклась и даже успела засохнуть. Но разверстой раны, вопреки всему, вопреки рассудку, не было. Только красный рубец, уже затянувшийся, будто от сильного ожога, не более. Он ощупал шею: золотой оберег был на месте. Значит, пес стоял над ним все это время, широко расставив лапы и выпятив крепкую черную грудь, не давая никому подойти к Зорко.
Он поднес оберег к оку, заглянул в отверстие…
Зеленые холмы, покрытые травой, седой от инея, проплывали сквозь молочный туман. Или это туман стелился над ними? Где-то в распадке догорал последним осенним костром лес, шедший вслед за ручьем. Невысокая, но крутая гора вставала над холмами, поднимая черную скальную вершину над овидом. Дальше, где небо сходилось с землей, ничего не было видно, кроме тумана. Но там было море, Зорко знал это.
— Вот я и увидел свою страну счастья, — сказал он себе. — Теперь туда.
Что-то он не сумел вспомнить, но что-то другое в нем говорило: «То, что должно было свершиться, свершилось. И ты можешь идти».
Он поднялся, еще пошатываясь, держась за собачий ошейник. Медная трава стала грязно-бурой, ржавой от крови и пепла погребальных костров. Мужчины и женщины в черных одеждах ходили по полю, растаскивая завалы из тел, распугивая жадное воронье. Зорко обернулся на закат: солнце висело над самой волной пологих медно-красных склонов, словно ожидало его взгляда. Оно было точь-в-точь таким, как на последнем его холсте, соединяя в себе все возможные цвета и светы, играя ими, будто огромная роза, медленно закрывающая бутон, но все еще оставляя его полуоткрытым, как ожидающие последнего поцелуя уста. Там, в стороне заката, стояла, опустив морду, его Серая и красивая девушка с волосами цвета каштана и меди, в красной мантии, расшитой золотыми письменами Халисуна, и длинной зеленой тунике, гладила лошадь по усталой шее. Она обернулась, и он узнал это острое и живое лицо, слишком светлое для Халисуна, розовые губы и чистый высокий лоб, тонкие брови и карие смеющиеся глаза.
— Ключ у тебя, — сказала принцесса Халисуна, и голос ее звенел. — Входи. Дверь не заперта.
Росстань седьмая
Волкодав и Брессах Ог Ферт
— Мой стеклянный меч переломился. — Брессах Ог Ферт отбросил полу плаща, и Волкодав увидел, что из ножен выглядывает лишь клинок с усами, а черена вовсе нет. — И то, что лежит у тебя в котомке, — его рукоять. Достань и посмотри.
Былая гарь близ печища Серых Псов уже зарастала травой «сорочьи глаза», и засохшие и отцветшие коробочки ее шуршали тихо в предзимнем ветре.
Волкодав порылся в котомке, достал стеклянную рукоять, купленную двести лет спустя в Кондаре, передал вельху. Тот приложил обломок на место, провел рукой, пробормотал что-то… Рукоять села на место ровно влитая.
