Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек
Совсем как в Америке, сказала Верка.
Только никакого толка от всего этого не было. Не нашли ни ее, ни Гобзикова. Они пропали.
Много разных версий выдвигалось. В основном скучные, такие версии всегда выдвигаются, когда кто-нибудь пропадает.
Маньяки, бандиты, проблемы с родителями.
Верка Халиулина засмеялась и сказала, что некоторые на полном серьезе считали, что Гобзикова и Лару похитили инопланетяне. Будто на севере, в районе Клопова, туда, куда Гобзиков и Лара вроде бы собирались бежать, видели мальчика и девочку, а еще видели, как над полями висела летающая тарелка.
Мать Гобзикова еще какое-то время жила в городе, потом ее перевели на другой завод, и она уехала, больше о ней никто ничего не слышал.
Я подумал, почему меня никто не допрашивал, даже не интересовался ничем, а потом вспомнил путешествие в Новую Зеландию и понял, что старый поберег меня тогда от расспросов, следственных действий и другой малоприятной канители.
А вообще Вера сказала, что обо всей этой истории почему-то было запрещено говорить, в Лицее никто никогда не вспоминал ни Лару, ни Гобзикова, ни меня. А если кто вспоминал, того Зучиха вызывала на ковер.
Для превентивной беседы.
Сама Зучиха за эти два года стала-таки директором. Съездила на стажировку в Англию, получила доктора наук. Кабинет директора был достроен, и Зучиха переехала в него. Теперь Зучиха носила очки в платиновой оправе, завела часы приема, а ноутбук за попсовой ненадобностью отдала секретарю.
Вера захихикала.
Автол до сих пор работал физкультурником. Он изменился, начал пить и то ли от этого, то ли от общей тоски перестал драться.
Носов в том же году уехал в Санкт-Петербург учиться на модельера и, по слухам, стажировался теперь в одном из ведущих модельных домов. Сама Вера однажды видела его по телевизору, Шнобель участвовал в программе, посвященной проблемам моды в России, и жаловался на трудности, с которыми сталкиваются молодые дизайнеры одежды. Волосы у Шнобеля были перекрашены в синий цвет, в ухе красовалась причудливая серьга, а перстней на пальцах Вера насчитала три штуки.
Ирина Зайончковская стала юристом. Как и хотела. Вернее, не стала, а станет скоро – она учится в юридическом колледже с большими перспективами. Вера была в этом уверена.
Ленка Лазерова тоже уехала. Ее родители, как это ни странно, тоже перебрались в Новую Зеландию, и Ленка Лазерова теперь поднимала художественную гимнастику на далекой Веллингтонщине.
Мамайкина получила титул первой красавицы Лицея и сразу после этого здорово растолстела. Какое-то время она дружила с Чепрятковым, а потом они разругались, и Чепрятков публично оттаскал ее за волосы. За что и был исключен из Лицея. Где Чепрятков обретался сейчас, Халиулина не знала.
Про тебя тоже ходили интересные слухи, засмеялась Верка. Говорили, что ты завербовался в Иностранный Легион, в его детское подразделение. Говорили, что сейчас ты воюешь где-то в Индокитае. Я тоже посмеялся и уточнил, что воюю вовсе не в Индокитае, а в Северной Родезии, а потом спросил, чем занимается в жизни сама Вера.
Вера Халиулина ушла из Лицея, теперь она училась в обычной школе и собиралась в будущем поступать в ветеринарный институт. Вот с лошадьми работает из манежа.
Так.
Мы еще немного посидели, поболтали ни о чем, затем я пожелал Вере удачи, взял на всякий случай адрес и уехал домой.
А на следующий день я отправился посмотреть на дом Гобзикова.
Дом был. Пустой. Сарая не было. Обгоревшие доски, скелеты телевизоров, стеклянная мелочь, лопнувшие сопротивления и конденсаторы. Пожар. Все-таки пожар. Давненько уже пожар.
По углям бродили два парня в длинных брезентовых куртках. Парни переворачивали старую аппаратуру, ковырялись в земле и вообще активность проявляли. Я пригляделся и обнаружил, что это все те же знакомые мне шпанюки. Правда, они подросли и были уже не шпанюки, но шпана. Окрепли и прирастили деловитости.
– Привет! – крикнул им я. – А что, в доме никто не живет?
– Никто, – хором ответили шпанюки. – Пустой.
Дом был действительно пустой. В смысле жителей в нем уже не было. Дом скрипел входной дверью, стекла в окнах почему-то не были разбиты. Правая сторона дома заросла плющом, плющ был какой-то неживой и коричневый, если иметь богатую фантазию, то издали можно принять плющ за волосы. Будто правый глаз дома был закрыт длинной челкой.
Я постоял какое-то время на пороге.
В подъезде было все так же чисто, будто люди до сих пор тут жили. Это было неприятно, я поспешил подняться на второй этаж.
Дверь в квартиру Гобзикова была открыта, я постоял на площадке, затем проник внутрь.
Квартира Гобзикова напугала меня еще больше. Все вещи оставались на своих местах. Посуда, книжки, одежда, засохшие цветы, посреди большой комнаты раскрытый чемодан. Почему-то с галстуками. Целый чемодан галстуков. Как языки. Галстуки есть, а кому их носить, непонятно. Хозяева будто просто взяли и ушли.
Испугались и ушли.
И стены все те же... Везде гвозди. Тысячи вбитых гвоздей, даже на потолке.
Я заглянул в комнату самого Гобзикова. Ничего выдающегося. Комната как комната. На стене за старым шкафом рисунки. Танки, дом с трубой, луна с ракетой, еще что-то. Обычные рисунки. Почему-то за шкафом висят.
Я подумал и понял.
Гобзиков вырос, ему было уже немножко стыдно за свои рисунки, но снять их со стены – это означало предать самого себя. И Гобзиков спрятал их за шкаф.
Хотя друзей у него не было, кто бы мог эти рисунки увидеть?
Я стоял, смотрел на рисунки, потом вернулся на улицу.
Шпанюки увлеченно курочили уже покореженную технику, добывали из нее какие-то детали и кидали в стоящий на огне котелок. Разрабатывают цветной металл, догадался я.
Подошел поближе.
Шпанюки посмотрели на меня с опаской – а вдруг конкурент? Но потом решили, видимо, что коммерческой угрозы я не представляю. А может, тоже узнали.
– А почему пожар случился? – спросил я.
– А, эта Гобзикова подожгла, – сообщил первый. – Свиханутая которая, ну, Гвоздика. Одурела совсем, залила все бензином и подпалила. У них же все семейство дурацкое, что с них ожидать хорошего? И вообще, надо весь Берлин давно сжечь...
– Надо. Только психов больше нет, – подхватил второй. – Гобзиковы последними психами тут были. Настоящие психи! Все. Наследственные.
– Ну да... – кивнул я. – Семейный бизнес. Отец, брат, дед...
– Какой брат?
– Ну, Гобзикова брат, – сказал я. – Который вот этот сарай построил...
– Да не было никогда у Гобзика брата никакого, – сказал один из них. – Никогда не было. А сарай этот еще до них построили. Тут же какой-то мутило жил, изобретатель...
