Кэйтлин Свит - Узор из шрамов
Остальных подняли наверх. Я думала, произошло ли это при дневном свете, собрались ли люди посмотреть, как солдаты несут Мамбуру и Раниора по тропинке, выложенной стеклом. Они лежали в комнате с зеркалом: Мамбура — рядом со шкафом, где хранились ножи, Раниор — рядом с клеткой. Их кожа почернела и была покрыта ярко-розовыми пузырями. Волосы Раниора сгорели, и теперь их головы были безволосыми. Я попыталась это представить: чудовищные герои на погребальном костре, их плоть обгорает, вздувается пузырями, но не исчезает, а глаза глядят сквозь пламя. Король Деррис кричит, велит погасить огонь, вытащить их и принести сюда, где началась их проклятая вторая жизнь. Я подумала: «Они умрут, если умру я, но когда они горели, я ничего не почувствовала. Это нечестно».
Селера сидела у стены напротив двери. По сравнению с героями она выглядела ухоженной и чистой. Кто-то аккуратно разложил ее платье. Волосы были причесаны, хотя, возможно, я лишь вообразила это. Она моргала. Ее молочно-зеленые глаза блестели.
Лаэдона здесь не было, как не было и в других комнатах. Возможно, его сожгли, когда в те первые дни после холма Раниора я сказала королю, что он умер, потому что умер Телдару. Возможно, все видели, как его кожа плавится в огне, и чувствовали облегчение и отвращение.
Я поставила черный ящик на пол. Несколько секунд смотрела на него, а потом открыла.
Я воображала, что только посмотрю, подумаю: «Вот он», и на этом все кончится. Но когда я увидела черный и белый пепел, который когда-то был Телдару, мне стало ясно, что одного взгляда недостаточно. Я опустила в него пальцы. Провела рукой туда-сюда, и пепел забился под ногти.
«Телдару, — думала я, — Телдару, — снова и снова, и каждый раз, слыша в голове его имя, чувствовала прилив ярости. — Это я должна была разорвать тебе горло. Вонзить тебе в грудь кинжал. Но все оказалось не так, и я даже не увидела твоих глаз, когда ты умирал».
Мои пальцы нащупали кость. Я вынула ее, и с моих рук осыпался пепел. Маленькая костяшка пальца — теперь я разбиралась в таких вещах. Я держала ее на ладони и смотрела так напряженно, что боковое зрение сузилось, словно я входила в Иной мир.
Всего лишь маленькая белая косточка. Но ее хватит.
Я стиснула кость в кулаке и улыбнулась.
* * *Я не рассказывала Грасни, что воссоздаю Телдару. Она бы этого не позволила. Заперла бы меня в комнате и сожгла дом до самого основания. И была бы права. Я это знала, а потому уходила в ночи, пробираясь по спящему городу. Я знала, что поступаю неправильно; это пугало меня при свете дня и ночью, по дороге в дом. Но когда я оказывалась в комнате с зеркалом, когда делала мелкие, быстрые порезы на руке, бедре и даже на груди, то чувствовала лишь голод.
* * *С ним я не торопилась. Я была внимательна. Миновала зима с ее метелями и порывами ветра, а я едва ее заметила. Мне сказали, что летом у королевы родится ребенок, и на секунду я подумала, что королева — все еще Земия, и что они с Халдрином будут счастливы.
Я совершенно потерялась.
— Ты снова засыпаешь, — однажды вечером сказала Грасни. Было не поздно, но уже начинало темнеть.
— Мм, — я выпрямилась на кровати. Она учила меня игре с деревяшками разной длины, украшенными символами. Резьба выглядела очень изящной, но даже спустя несколько часов объяснений я не понимала правил.
— И выглядишь ужасно. Ты вообще спишь?
Я протерла глаза, которые наверняка были красными.
— Не очень. У меня… кошмары. И Лаиби сейчас плачет больше. — Немного лжи, немного правды. Ничего не изменилось и не изменится никогда.
Словно поняв мои слова, Лаиби начала плакать. Она лежала на животе, подтягивая ноги и безуспешно пытаясь подняться.
— Она такая несчастная, — сказала Грасни. — Такая больная.
— И никогда не будет здоровой, — ответила я. — Она всегда будет такой, из-за меня.
Мой голос был ровным, но Грасни быстро сказала:
— Я не имела в виду… прости за эти слова. Если бы не ты, она умерла.
— Есть вещи и похуже смерти, — ответила я. Я смотрела в лицо Лаиби, но видела Телдару.
* * *Я воссоздала его кости. Вернула мышцы, сухожилия и те блестящие, тяжелые части, которые ими связывались. Я вернула его нос, щеки, глаза и рыжеватую щетину. Я воссоздавала дороги, холмы и небеса.
В конце концов я потеряла терпение. В пахнувшем цветами воздухе таял снег. Утратив покой, я несколько раз ходила туда днем. Это было опасно, поскольку люди могли заметить меня у ворот. Меня и птицу, чья островная яркость подсказала бы им, кто я, даже если мое лицо не было им знакомо. (Силдио говорит, что в городе рассказывают истории о птице и обо мне. Истории о холме Раниора, о дворцовом дворе и городских улицах — истории, которые завораживают или пугают детей).
Один раз у забора стояла группа девушек. Они шептались и хихикали. Одна их них вышла вперед и коснулась железного прута (траурные ленты давно исчезли); все взвизгнули, развернулись и побежали прочь.
Я закончила его при солнечном свете. Я пыталась сдержаться, хотела, чтобы в тот момент была ночь, но не могла спокойно сидеть в замке. Я ходила взад-вперед по комнате, потом по коридору, до тех пор, пока Силдио не воскликнул, что у него кружится голова.
— Идите, госпожа! — сказал он. — Идите, прогуляйтесь и успокойтесь.
Так я и сделала. Я велела Борлу оставаться с Лаиби, свистом подозвала Уджу и вышла из ворот.
«Сегодня, — думала я с каждым шагом. — Это будет сегодня».
Я поднимала его до тех пор, пока не усадила. Сунула руки ему подмышки и тянула по полу, в конце концов затащив в золотую клетку. Закрыла дверь и заперла на ключ, который висел в шкафу с ножами. Опустилась на колени, провела кончиком самого тонкого ножа под ногтем большого пальца и смотрела, как собирается кровь, а потом вгляделась в паутину своей кожи — в свой Узор, похожий на круги на водной глади пруда. Я подняла глаза и посмотрела в его, закрытые.
Я падаю на податливую землю его Иного мира — и моего, поскольку его создала я. Здесь всего один Путь, и он неподвижен. Я хватаю его и раскрываюсь. В него втекает моя сила. Он наполняется, дрожит и превращается из черного в серебристый. Это все, что мне нужно, но я медлю. Я поднимаю руки, смеюсь, и моя сила, мой голод втекают в пространство его оживших небес.
Я все еще стояла на коленях. Протерла глаза, пытаясь скорее избавиться от черных мушек.
Сперва я увидела его очертания: широкие плечи, овал головы с ежиком волос. Потом появились тени бровей, впалые щеки и ключицы. И, наконец, глаза.
Они открылись. Они были карими с полупрозрачным белым слоем. Они блуждали — широкие, невидящие, — и моргали. Уджа за моей спиной издала длинную тихую трель.
