Святослав Логинов - Черная кровь
Очень тихо стало в мире. Так тихо, как не бывает даже зимней ночью. Уника открыла глаза. Почему-то она была ещё жива, а великан, раскорячившись, стоял на прежнем месте, но его страшный хобот безвольно свисал вниз, громоздясь на камнях в каком-то десятке шагов от Уники.
Кюлькас спал.
Уника медленно встала, заученно шагнула вперёд. Рука сама нашарила на груди воткнутую в рубаху проколку, подарок мастера Стакна, – единственное, что не было потеряно в пути. Плавным движением, напомнившим старую Йогу, Уника вжала остриё в левое предплечье, чтобы проколка напиталась родной кровью, обретя совершенное могущество.
Совсем рядом колыхалась шея страшилища – тугие вены, артерии, пульсирующие под слоем чешуи. Кремень и дерево, огонь и рог не смогли бы оставить и царапины на шкуре ожившей стихии, но тонкая игла, сработанная Стакном из того же нефрита, что и потерянный клинок, справилась с преградой. Сколок священного камня, вобравший силу ушедших поколений, вонзился в чужеродную плоть, безошибочно отыскав под пластами брони яремную вену.
Чёрная душная кровь хлынула потоком.
Кюлькас остался недвижен. Древние существа, зародившиеся прежде земли и неба, не знают чувств. Страх и боль неведомы им так же, как неведома жалость. Стихия не ощущает ударов.
Кровь хлестала всё более широкой струей. Смоляные ручьи стекали вниз, сливаясь и разбредаясь меж валунов. Сама земля испугалась нестерпимой жертвы и не впитывала жирную кровь. Скоро Кюлькас оказался посреди кровяного озера. Лишь теперь он, кажется, почувствовал что-то. Гигантские руки вяло шевельнулись, сжались кулаки, способные расколоть гору, дрогнул вспоротый иглой хобот.
Уника поспешно отступала, пятилась, не отводя взгляда от вершащегося дела рук своих. Кюлькас резко вздёрнул хобот, словно собравшийся трубить мамонт. В небо ударил смоляной фонтан, чёрная кровь оросила бирюзовую броню. Должно быть, Кюлькас собирался шагнуть, но вместо того качнулся и, так и не издав ни единого звука, повалился набок. Тяжёлый удар сотряс землю, вдалеке качнулись засохшие деревья, а Уника, не удержавшись на ногах, упала.
Когда замолк подземный гул и вернулась тишина, Уника смогла подняться и молча принялась собирать выбеленные солнцем и ветром сучья, сухую осоку и бурьян. У неё оставалось важное дело: убитое чудовище надлежало похоронить. Зарыть под камнем или сжечь на погребальном костре.
Сказать такое куда легче, чем исполнить. Из охапки трухлявых веток и пригоршни сухой травы не соорудишь могильного костра и степному суслику. И всё же Уника продолжала стараться. Надо сжечь хотя бы каплю колдовской крови, иначе… кто знает, что случится иначе?
Искра с подобранного кремня пала на траву, заплясали невидимые на солнце языки пламени, заглушая острую вонь Кюлькасовой крови, потянул лёгкий дымок. Уника обмакнула конец одной из палок в кровь чудовища и поднесла к огню. Палка тут же вспыхнула ярким чадящим пламенем, как пропитанный горючей сосновой смолой факел.
Уника не удивилась, сейчас она была готова к чему угодно. Всякое дело показалось бы ей привычным и до мелочей знакомым. В любую минуту она знала, что и как следует делать. Уника размахнулась и швырнула огненную ветвь в чёрное, с радужными разводами по поверхности озеро.
Такого костра мир ещё не видывал. Жирная, отвергнутая землёй кровь полыхнула разом, багровое пламя встало столбом, треск и вой разнеслись над пустошью. Порыв ветра толкнул Унику навстречу огненной круговерти, и молодая женщина вновь попятилась, прикрываясь рукой от палящего жара. В ревущем пламени исчезало порождение предвечной эпохи. Казалось, чудовище ещё живёт там, шевелится, силится приподняться, плюёт огненной кровью. Непроглядная дымная туча расползалась в поднебесье жутким колышащимся грибом. Ураганный ветер дул теперь со всех сторон разом, силясь потушить пламя и лишь жарче раздувая его. Огненный лик Дзара тускло просвечивал сквозь дым и наконец скрылся вовсе. Среди дня наступила ночь – багровая, дрожащая, огненная.
Пламя начало спадать, лишь когда ночь пришла уже на самом деле. Траурные вспышки всё реже озаряли окрестность, всё тише бухало в огне и рассыпало искры, наконец пологие холмы погрузились во тьму.
Наутро Уника увидела, что тело ненасытного Кюлькаса сгорело полностью, лишь на самом дне всё ещё пышащей жаром впадины бугрятся какие-то бесформенные оплывшие останки. Сверху хлопьями падала маслянистая сажа.
Стараясь уйти от чёрного снегопада, Уника побрела прочь. Она ушла за холмы, но гарь кружила и здесь. Уника упала на убитую загаженную землю. Всюду была смерть, и Уника закричала от незнакомой раздирающей боли, и лишь потом поняла, что с ней происходит. Жизнь не погибла, она уцелела и сейчас рвалась наружу, разрывая тело, заставляя страдать лютой мукой и, несмотря ни на что, пробуждаться к грядущему.
На склоне холма, среди кружения чёрной пурги Уника родила сына – мальчишку с тёмными глазами и угольными волосами до плеч. Давняя примета говорит, что такому человеку быть счастливым. Уника сама перекусила пуповину, укутала ребёнка единственной своей рубахой и отправилась в обратный путь, туда, где ещё жили остатки рода.
Возле лужи, где набросился на неё омутинник, Уника подобрала брошенный мешок и уселась перешивать его, чтобы можно было нести сына. Жилку для рукоделия она добыла из распоротого рукава рубахи. Мастерила, продёргивая жилу в отверстия, проделанные нефритовой проколкой. Нет лучше занятия для священного орудия. Маленький Таши лежал рядом и строго смотрел в небо, где кружили последние порошины гари.
Когда Уника окончила работу, она увидела, что по дну бывшей реки вновь течёт пусть ещё робкий и нечистый, но уже живой ручеёк.
А вечером прошёл дождь, разом очистивший воздух и ожививший степь. Дальше идти стало легче.
На четвёртый день впереди показались знакомые места. Древние ивы вновь купали корни в наполнившейся реке. Уника остановилась, брови скорбно сошлись на переносице.
– Эх, Салла…
И хотя было страшно и не верилось уже ни во что, но Уника не могла пройти мимо, словно чужой человек. Она наклонилась, омочила пальцы и, ожидая любого ужаса, брызнула водой на неохватный древесный ствол.
Тихий смех раздался в ответ. Так хихикает взрослеющая девчонка, когда знакомый парень впервые притиснет её в стороне от нескромных глаз. В древесном расщепе показались встрёпанные волосы и любопытный глаз.
Не веря себе, Уника плеснула в хохочущую древяницу полные пригоршни воды, а потом вдруг присела на выпирающий из земли корень и заплакала.
Натужно скрипя, раскрылось запечатанное дупло, седой Ромар выпал оттуда спиной вперёд, завозился среди оживающей травы, сдирая о землю наросшие полосы лыка и грубой коры. Охнув, Уника кинулась помогать.
