Юлиана Суренова - Город богов
— Но как же тогда? — как воин ни старался понять, он был не в силах, когда для этого ему не хватало ни фантазии, ни веры.
— Представь себе снежную пустыню. Где она начинается, где лежит ее конец?
— Ты сам прекрасно знаешь, что пустыня бесконечна.
— Да. Но ведь в ней есть города.
— Это оазисы, существующие лишь сейчас. В будущем их не будет и никто не вспомнит о том, что они когда-то были.
— И бесконечность пустыни станет больше… А потом вообще исчезнет, обернувшись в ничто, когда закончится вечность и придет время пробуждения.
— Все это так сложно…
— Не думай, что я понимаю много больше тебя. Просто…
— Просто ты делаешь вид… И все-таки, вот мне интересно, куда же все ушли?
— Не знаю. Может быть, за увиденной нами гранью была не сама пустота, а лишь приближение к ней — нескончаемая бездна… Мы можем гадать, предполагать, но никогда не дойдем до правильного ответа сами, ибо мы с тобой по эту сторону черты.
— Ты говоришь так, словно жалеешь об этом.
— Сейчас, когда развилка на дороге осталась позади, и я знаю, что не смогу к ней вернуться — да, мне жаль, что я не увижу этого. Но я понимаю и другое — будь выбор лишь впереди, у меня не хватило бы смелости сделать шаг туда…
— Мда, — Лис вздохнул. Несколько мгновений он молчал, глядя на холодные камни стен подземелья, ставшие свидетелями стольких чудес. Он не понял ровным счетом ничего из того, что пытался объяснить ему Евсей. Впрочем, он не испытывал ни беспокойства, ни разочарования по этому поводу. Лис был воином, а не жрецом. Он прекрасно разбирался во всем, что должен был знать воин. Остальное не имело значения… — Пойдем, — он двинулся вперед.
— Куда? — теперь пришло время удивляться Евсею.
— К магическому камню. Шамаш сказал, что мы должны встретится там…
— Мы чужаки, — качнул головой караванщик, — нам не позволят подойти к нему.
— Мы исполняем волю бога солнца. Кто остановит нас? — и воин первым вошел в храм.
Глава 14
Атен не находил себе места. Он метался из стороны в сторону, бессознательно пытаясь вырваться, броситься бежать, не важно куда. И что из того, что он прекрасно знал: его удерживало нечто куда более прочное, чем самая крепкая в мире цепь! Его душа не знала покоя, разрываемая на части мыслью о том, что, возможно, именно в этот миг Шамаш ведет сражение с Губителем! Нергал — Его заклятый враг, который не применит воспользоваться тем, что противник, продолжая верить в реальность сна и считать себя не богом, а лишь смертным, не вернул всей полноты небесной силы…
— Пап! — он и не заметил, как к нему подошла Мати, лишь налетев на девочку, услышав ее испуганно-обиженный вскрик, понял, что она рядом.
Караванщик тотчас остановился, мотнул головой, пытаясь прогнать то, что считал жутким наваждением, кошмаром, но только не явью.
— Прости меня, милая! — проговорил он, склонившись к Мати.
Та взглянула на отца с удивлением, не понимая, что с ним такое, откуда это отчаяние в глазах и боль в уголках губ.
— Пап… — она, наморщив лоб, на миг замолчала, раздумывая, стоит ли ей расспрашивать отца о том, что его тревожит, или лучше не делать этого.
Она чувствовала: что-то не так. Все, что девочка видела вокруг, говорило ей об этом, когда над караваном нависло напряжение. Несмотря на середину дня площадь оставалась пустынной и немой, и по всему городу в безумном танце, закрывая за собой свет, плясали мрачные тени…
Но, вот что удивительно: все эти знаки близости не просто беды, но самого Губителя не пугали Мати, словно она точно знала: Враг не сможет ничего сделать ни ей самой, ни тем, кто был ей дорог. Эта вера была так сильна, что прогоняла сомнения и страхи раньше, чем они успевали коснуться души.
Она еще какое-то время молча смотрела на отца, а затем заговорила о том, зачем пришла: — Пап, мне нужно молоко.
— Молоко? — он не сразу понял ее просьбу. — Зачем оно тебе?
— Ну, папа! — девочка всплеснула руками. — Пора кормить малышей! А молока нет!
— Попроси у…
— Я просила! Но все ведут себя так, будто я бужу их посреди ночи с какими-то глупыми вопросами! Вели кому-нибудь из рабынь подоить олениху. Или разреши мне сделать это самой!
— Конечно… — караванщик, наконец, пришел в себя достаточно, чтобы понять слова дочери.
Атен не переставал удивляться своей малышке. Он боялся, что девочка станет расспрашивать о Шамаше, о случившемся, в общем, обо всем том, о чем он не мог не то что говорить, но даже думать. Ей же удалось отыскать воистину то единственное, мысли о чем несли облегчение, ложились улыбкой на губы мужчины, когда он вспоминал этих забавных рыжих малышей, таких умильных в своей детской непосредственности. — Они уже проснулись?
— Не-а, — протянула девочка, зевая. Она и сама все еще была в полудреме.
Умиротворенное спокойствие Мати стало постепенно передаваться Атену, который, более не видя вокруг лишь тени, разглядел несколько удивительно ярких, живых лучей солнца, пробивавшихся сквозь низкие тучи и игравших, искрившихся на лике земли, лаская ее, возвращая надежду на жизнь.
— Так мне можно самой подоить олениху?
— Нет, моя дорогая, — он с несказанным облегчением вздохнул, чувствуя, что камень, лежавший на его сердце, стал легче и, перестав давить, не впивается более своими острыми краями в плоть, заставляя ее страдать.
Караванщик несколько мгновений молчал, не спуская взгляда с открытого, ясного личика девочки, не уставая благодарить богов за то, что Они оставили ему малышку, помогли вырастить, сберегли от ранней смерти.
— Это дело рабынь. Не волнуйся, мы сейчас все уладим. Твои питомцы не успеют даже проснуться.
— Хорошо бы так, — исподлобья поглядывая на отца, пробурчала девочка, которой совсем не нравилось, что, вместо того, чтобы отдать быстрый и ясный приказ, отец столько времени тратил на слова и многозначительное молчание.
Видя нетерпение Мати, Атен огляделся.
— Эй, ты! — окликнул он оказавшуюся поблизости рабыню.
— Да, хозяин? — женщина поспешно приблизилась, склонилась в низком поклоне. Она прятала глаза, и, все же, к своему немалому удивлению, караванщик разглядел в ее взгляде отсвет радости. Та словно была благодарна хозяину за возможность отрешиться от своих мыслей, забыть за выполнением поручения о действительности, вместо того, чтобы стоять, окаменев, не спуская взгляда со священного холма, думая о том, что ждет впереди и следя за мертвящим мерцанием в глазах подошедшей вплотную беды…
— Надои кувшин молока и отнеси моей дочери.
— Я буду в повозке у Шамаша, с волчатами, — проговорила Мати. — Спасибо, папочка! — и она поспешно убежала к своим питомцам.
