Артем Абрамов - Убей страх: Марафонец
— Резонно, — согласился Кормчий. — Я бы так и поступил. Но не я принимаю решения. А уж обсуждать их — вообще кощунственно. Так что готовься к разговору, Бегун, но — лишь в тех рамках, которые допустимы для Бегуна-на-все-времена, теперь уж ты извини за случайную рифму…
— А ты, часом, в стенгазету стихи не кропал? — не упустил своего Чернов. Но ответа на пустое ждать не стал. Сказал: — А чего со мной разговаривать? Я ж всё равно всё к чёрту забуду…
Упоминание нечистого ничего не изменило в окружающей обстановке. Туман даже цвета не изменил.
— Забудешь? — с этакой странной интонацией протянул Кормчий, будто пробовал вкус слова или прислушивался к нему. — Как знать. Что-то да остаётся от Вечности и в смертной жизни. Всегда. Что-то… А ещё что-то будет легче вспомнить тебе, когда вновь встанешь на Путь… Не всё забывается, Бегун, далеко не всё. Сколько ты восстановил в памяти на этом своём Пути?.. Очень много.
— Так не сам же, — с тоской сказал Чернов.
— Почему не сам? — удивился Кормчий. — Здесь никто никому ничего не подсказывает, уж поверь мне, я-то знаю. Всё, что ты сегодня и здесь обрёл, — это только твоё, тобою выношенное, рождённое и взращённое.
— Надо же!.. А я думал: я — кукла на ниточке. Дёргают куклу, она ручками-ножками шевелит, а голос — чужого дяди… Отрадно лишиться горького заблуждения, Кормчий. Спасибо тебе. Да, кстати, откуда такая уверенность: «я-то знаю»? Тебе дано знать что-то, что не дано мне, Бегуну, или, например…
— Ты садись, Бегун, — вдруг предложил Кормчий, — в ногах правды нет.
И сам сел. Прямо на туман. Умостился, как в мягком и уютном кресле.
Чернов, не раздумывая, повторил фокус и удивился лишь тогда, когда ощутил себя именно в кресле. Аналогично: уютном и мягком.
— Вот так и надо, — удовлетворённо произнёс Кормчий. — Захотел — сделал. А уж потом удивляйся, сколько влезет. Ты — человек. Ты можешь всё. Как там в твоей Библии? Венец творения.
— Это я уже здесь слышал.
— И сумел осознать, как мне известно. И прибегал к «хотению» иной раз, успешно прибегал, да и теперь вот воспользовался. Разве плохо?
— Да нет, — скромно сказал Чернов, — удобно. Но если я и осознал, то пока неявно. Где-то на уровне подсознания.
— А пусть там и остаётся. Нет ничего, коллега, надёжнее, чем знания и опыт, хранящиеся в подсознании. А сознание — это так, светские радости…
— Возможно, ты и прав, коллега, но мне пока трудно освоиться с моим подсознанием, а уж следить за ним — это вообще не под силу.
— Не надо следить. Доверься ему. Не пытайся понять, просто действуй. Всегда действуй не раздумывая!
— А как насчёт «семь раз отмерь…»?
— Что это?.. А-а, понял, поговорка. Она — для слабых и сомневающихся. Она — страх. А чувство это — искушение диавола, как сказали бы твои земные служители неизвестно кого. Зачем потрафлять врагу рода человеческого?
— Почему неизвестно кого? Они служат Сущему. Пусть по-своему…
— Мы служим Сущему, — вдруг резко повысил голос Кормчий, сделав ударение на «мы». — А все твои смертные сопланетники лишь играют в куклы, одна из которых — деревянный человечек, безжалостно и бессмысленно прибитый к тоже деревянному кресту.
— Крест бывает и золотой… — скромно добавил Чернов. Но всё же полюбопытствовал: — А что, выходит, не случилось никакого распятия Христа?
— Случилось, не случилось — какая разница!.. Ну случилось, насколько мне известно. Но ведь оно — всего лишь крохотный фрагмент и без того не длинной истории людей, всегда что-то смутно ощущавших и ощущающих внутри и вне себя, но не умеющих понять — что.
— Но эти смутные ощущения суть то, что ты назвал подсознанием.
— Нет, это как раз — сознание или даже знание. А в его основе — всё тот же страх. В данном случае — страх чего-то всемогущего, всевидящего, вседержащего, которое обязательно достанет смертного и накажет, накажет, накажет. То есть оно, всевидящее, и существует лишь для того, чтобы гнобить человечков.
— А разве не так?.. Я уж не говорю об истории моей Земли: всякие там всемирные потопы, вавилонские башни, содомы и гоморры… Я — о своём нынешнем Пути и о Сущем, которому я, как ты говоришь, служу. Драконы, сжигающие города: они — Псы Сущего. Смерч, взрывающий почву и рушащий дома: он послан Сущим на мой Вефиль… — сказал и сам удивился: «мой» Вефиль. Вот ведь как… — А убийства моих, — на этот раз голосом специально подчеркнул, — вефильцев?.. Нет, Кормчий, в чём-то ты лукавишь, что-то недоговариваешь. Ведь мой Путь — это воля Сущего. Происходящее на Пути — воля Сущего. И что прикажешь думать, если Его воля — а это не придуманная неким коллективным сознанием воля какого-то всемогущего и всевидящего, а очень ясная, реальная, тебе-то, как я понимаю, вообще понятная! — если Его воля автоматически рождает у смертных страх?
Кормчий молчал и всё-таки улыбался. Он опустил руку в туман и вынул из него длинную тёмную бутыль — как с полу поднял. Спросил:
— Выпьешь? Хорошее вино.
— Откуда? — обалдело задал вопрос Чернов.
— Откуда я знаю? Захотел, взял… — Засмеялся: — Вот тебе пресловутое волшебное слово: захотел. Знаешь, разговор у нас занятный, его лучше под вино вести — это я подсознательно ощутил… Возьми себе бокал. — Он опять сунул руку в туман и достал хрустальный простой бокал на тонкой ножке.
Чернов следом проделал тот же трюк, но рука ничего не ощутила, пустой из тумана вынырнула.
— Не хо-о-очешь по-настоящему, — протянул Кормчий. — Как же ты летал?.. Ох, давит тебя твоё прагматичное «я», просто плющит по-чёрному… На, бери. — Протянул Чернову такой же бокал, вытащил зубами пробку, чуть торчащую из горлышка (а мог бы и штопор захотеть, злорадно подумал Чернов), разлил тёмно-вишнёвое, тягучее, даже липкое на взгляд и на взгляд же прохладное.
Поднял бокал вполне по-земному.
— Ну, будем… — тоже по-земному.
— Будем, — согласился Чернов.
Чокнулись. Выпили. Всё угадано: тягучее, обволакивающее, прохладное. Во рту осталось внятное, чуть сладковатое, цветочное послевкусие. Не чета — гананским.
— А ты сам-то с Земли? — спросил Чернов.
— Откуда же ещё? — удивился Кормчий. — Дурацкие вопросы задаёшь, Бегун. Мы, вечные, все — с Земли, все — от одной матушки. Только жизнь у нас разная, время у нас по-разному капает, мир по-всякому устроен. Впрочем, вполне допускаю, что в одном смертном воплощении ты живёшь в этом пространстве-времени — ПВ, как ты говоришь, — а в другом попадаешь совсем в иное, в моё теперешнее, например. Или в то, где Младенец. Или в то, где мир поделён надвое… А я, допустим, — к тебе в Москву… Мы все — солдаты, Бегун. Солдаты Сущего: Зрячие, Кормчие, Зодчие, Избранные — те, что в Вечности, и даже Псы… Есть ещё и другие… Ну и ты, Бегун-на-все-времена.
