Глеб Дойников - Варяг
Рядовой Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка Александр Бурнос уходил от Цзиньчжоу последним. При обстреле люнета их роты с моря его засыпало близким разрывом снаряда. На откапывание, успешный поиск под кучами земли винтовки и безуспешный — правого сапога ушло около часа. Он уже готов был припустить вслед за уже еле видневшимися отступавшими товарищами, но тут его кое-что отвлекло…
Сейчас этот здоровый, жилистый и злой на весь мир белорус, которого его непосредственный командир, поручик Кирленко, не раз называл худшим солдатом роты, с трудом переставлял ноги. Его, за имеемое по всем вопросам собственное мнение, которое он к месту и не к месту высказывал, не любили командиры. Его, за тяжелые кулаки и еще более тяжелый характер, побаивались и так же недолюбливали служившие с ним солдаты. Кирленко за последний год продержал его под ружьем больше, чем любых других трех солдат роты вместе взятых. Но сейчас Бурнос идеально смотрелся бы не только на первой полосе японской газеты — как последний русский солдат, отступающий с поля боя, чему способствовали бы отсутствующий сапог, грязный, замученый до крайности и потрепаный вид вкупе с легкой контузией. Его фотографию с гордостью поместили бы на первой полосе и отечественные "Новое время" и "Русский инвалид", будь у них шанс ее заполучить. Почему? Да потому что он не только продолжал тащить с собой винтовку, волоча ее за зажатый в правой руке ремень. Через его левое плечо свешивался тот самый поручик Кирленко, с которым у них давно легкая взаимная неприязнь переросла в стойкую обоюдную ненависть. Поручика засыпало тем же снарядом, что и Бурноса, и его приглушенный стон, донесшийся из-под земли, не дал белорусу сделать ноги налегке.
Сейчас он продолжал переставлять ноги вдоль насыпи из чистого упрямства. Любой другой солдат давно оставил бы позади командира и винтовку и, с облегчением, побежал бы за помощью, лишь бы оказаться подальше от настигающих японцев. Он легко оправдал бы себя и перед начальством, и перед своей совестью, тем, что с помощью товарищей быстрее дотащил бы офицера к своим. Но сама мысль — бросить своего — пусть даже на время, пусть для его же блага, пусть даже Кирленко, которого он мысленно не один десяток раз придушил — не могла прийти в голову Александру. Если бы его кто спросил — зачем он тянет за собой еще и винтовку — то вопрошающий просто был бы послан. Скорее всего, причина столь бережного отношения к вверенному ему имуществу крылась в хозяйственной натуре померковного белоруса.
Звон в ушах и периодические стоны несомого командира не позволил солдату расслышать приближение догоняющего поезда. Да раздайся сейчас трубный глас архангелов — не факт, что Бурнос отреагировал бы сразу — он был вымотан до крайности. Только гудок нагнавшего его состава и жуткий металлический визг тормозов заставили его вытереть со лба пот и обернуться. Увидев в паре десятков метров за своей спиной поезд, Бурнос резонно решил, что его догнали японцы. Устало уронив на землю продолжавшего оставаться без сознания поручика, Александр вскинул к плечу винтарь и всадил в будку паровоза все четыре оставшихся в магазине патрона. После этого он охлопал себя по карманам и поясу, убедившись, что боеприпасов больше нет. Тогда слегка покачивающийся от усталости солдат застыл над телом командира в характерной позе со штыком наизготовку. Из будки слышался громкий мат, сопровождаемый противным верещанием ушедшей в рикошет последней пули.
За бравым солдатом с помоста вокруг будки наблюдали Балк, Великий Князь Михаил и Ржевский. Наименее удачно из всех троих упал Балк, что неудивительно, учитывая, что ему сначала пришлось сбить с ног двоих оторопело открывших рот товарищей.
— Запорю насмерть, скотина! — отчего-то фальцетом проорал, не вставая, однако, с настила, Ржевский.
Стиснувший от боли зубы Балк не успел даже начать отчитывать поручика, как за него взялся его "начштаба и заместитель по всем вопросам" Великий Князь Михаил.
— Поручик, молчать! И ни слова про свечку (эту шутку Балк благоразумно не рассказывал при Ржевском, так что тот недоумено захлопал глазами, зато машинист и кочегар в рубке порскнули)!! Нет уж, голубчик, вы сейчас у меня к этому солдатику выйдете и в ноги ему поклонитесь! На таких, как он, вся земля русская держится уже тому лет так триста, а вы: «запорю». Как так можно со своим боевым товарищем? Серж, вы лучше подсчитайте, сколько он на себе командира тащил, но при этом еще и оружия не бросил. Нет, Георгиевкий Знак Отличия он заслужил однозначно.
В такт его словам молча кивал довольный учеником Балк. Кажется, программа по обработке члена царской семьи начинала приносить свои плоды.
— Вот только выходить к нему пока не надо, Михаил Александрович, — продышался наконец сквозь боль в боку, куда пришелся удар броневого угла, Балк, — видите — у человека шок и контузия. Он с этой стороны никого, кроме японцев, не ждал, вы ему кланяться станете, а он вам — "коротким коли". Но насчет Георгия солдатику — это вы, товарищ великий князь (почему Балк каждый раз произносил это с улыбкой, было загадкой для всего личного состава бронедивизиона "Варяг"), совершенно правы. Позвольте мне с товарищем солдатом пообщаться.
Привстав на колено и высунув голову из-за бронеограждения, Балк как мог громко гаркнул:
— Эй, браток, у тебя все патроны вышли или еще есть? А то мы подкинем, если надо.
— Мне на вас и штыка хопиць, гады жаутопузыя, — не удивишись, что японцы говорят с ним на чистом русском языке, мгновенно ответил Бурнос.
— А за каким чертом ты, солдатик, портишь краску русского бронепоезда "Добрыня"? — встав в полный рост, грозно поинтересовался Балк, — да еще чуть не застрелил Великого Князя Михаила Александровича Романова? Чо за самоуправство, ТОВАРИЩ боец?
— Гусь свинне не таварышь, — тихонько, как ему казалось, пробормотал себе под нос Бурнос.
Он, наконец, поверил, что это свои и, расслабившись, кулем осел на землю. Рядом картинно воткнулась штыком в землю винтовка, сил держать ее больше не было.
— Ну, я такой гусь, что с любой свиньей справлюсь, не беспокойся, — отозвался спрыгнувший на землю Балк, — эй, в третьем броневагоне — а ну, четыре человека с носилками сюда, примите раненого! А по поводу «товарищей» я тебе, любезный, сейчас объясню, но давай на ходу — время дорого, так что полезай в первый вагон. Заодно расскажешь, как дошел до жизни такой.
Далеко, однако, уехать не удалось — теперь препятствие было посерьезнее, чем одинокий русский солдат. Один из шальных японских снарядов разорвался на насыпи, рваный рельс и превращенные в щепки шпалы исключали возможность дальнейшего движения, но главная проблема была даже не в почти полном сносе самой насыпи дороги. Для такого случая на «Добрыне» на контрольной платформе имелся запас шпал и рельсов, а в одном из вагонов — и ремонтная бригада. По их оценке, на приведение полотна в порядок требовалось не более двух часов. Хуже было то, что поперек полотна лежали пара вагонов и паровоз. Очевидно, машинист паровоза, невесть как и зачем оказавшегося в зоне обстрела, не заметил повреждения дороги и состав сошел с рельсов. На устранение подобного препятствия Балк не рассчитывал, и в составе дивизиона крана не было даже на "Кулибине".
