Полина Дашкова - Небо над бездной
— Хзэ по шамбальски рак. Если язык один, как же тогда? — спросила Соня.
— Очень просто. Слово в этом значении не употребляют, и все. Болезни называют по русски или по латыни. Врачи теперь только вудуты. А между прочим, шамбалы как раз были всегда самые искусные лекари. Но об этом нельзя вспоминать.
— Что значит — нельзя? — спросил Дима.
— То и значит. Ни культуры, ни письменности, ни мифологии как бы не существовало. Старики, вроде Дассама, что-то еще помнят.
— То есть был когда-то шамбальский алфавит?
— Конечно. Не всегда же мы пользовались кириллицей. Был алфавит, пять тысяч лет назад, а может, и еще раньше. Писали на глиняных табличках, потом на эбру, вроде египетского папируса, делали из растения какого-то, но секрет утерян. И самих эбру не осталось. Все забрали сонорхи.
— Может, в раскопках что-то обнаружится?
— Не знаю, вряд ли. Остановился маятник.
— Какой маятник?
— Ну, раньше было какое-то движение, что-то менялось. Вудуты и шамбалы воевали, мирились, опять воевали, то одни побеждали, то другие. Маятник качался, а сейчас остановился. Девяносто лет вудуты наверху, шамбалы внизу. Остановился маятник.
— Почему? — спросила Соня.
Фазиль как будто не услышал вопроса. Узкие глаза смотрели сквозь Соню.
— Фазиль, — окликнул его Дима, — но у вас тут живет много ссыльных, из России, из Прибалтики. Они тоже делятся на вудутов и шамбалов?
— Не все. Только если женятся или замуж выходят за местных. — Он поднялся. — Ладно, пора нам. Ждут в бутике. Банкет начинается рано, надо вещи ваши забрать от Эльзы. Пусть пока у меня в багажнике полежат.
— Нам счет не принесли, — сказал Дима.
— Какой счет? Вы гости! Не обижайте Рустамку, у него и так проблемы.
Рустамка вышел проводить их.
— Б-б-буду ждать в-в-вас, к Эльзе н-не в возвращайтесь. — Он собирался сказать что-то еще, но не получилось или не захотел, потому что за спиной у него маячил официант с лицом китайского болванчика.
Мюнхен, 1922Дождь затих, но сильно похолодало, ветер рвал из рук огромные черные зонты, которые Федор и доктор Крафт позаимствовали в отеле. Деревья вдоль аллеи скрипели, клонились, с голых веток в лицо летели брызги.
— Я узнал о вас от генерала Данилова, зятя Микки, — сказал доктор. — В Берлине за вами следили люди из «Ледового похода». Слышали о такой организации?
— Да, конечно. Данилов — один из ее руководителей.
— Вот потому они вас и вели. Можно сказать, охраняли. Там еще были наблюдатели, один явился к вам в пансион. Он работает на ЧК. Видите, как много я о вас знаю, — доктор улыбнулся, — это все Павел. Он чудесный человек, умница, рвется воевать с большевиками… Ладно, у нас не так много времени. Расскажите мне о Микки.
— Михаил Владимирович написал вам письмо. Но дело в том, что люди, которые меня сюда отправили, они не знают… Не должны знать… — Федор запнулся и почувствовал, что краснеет.
Доктор тронул его плечо и ободряюще улыбнулся.
— Люди, которые вас отправили, интересуют меня значительно меньше, чем Микки. Ну, где же письмо?
— Я не решился везти его через границу, выучил наизусть.
— И можете пересказать дословно?
— Попробую. — Федор остановился, стал поправлять согнувшуюся спицу зонта.
Руки слегка дрожали, он то и дело оглядывался, прислушивался к шуму ветра, скрипу стволов, шороху веток.
— Закройте зонт, дождь кончился. Не волнуйтесь, мы тут с вами одни.
— «Дорогой Эрни…» — Федор глубоко вздохнул, откашлялся и прочитал все письмо, от начала до конца, без запинки.
Доктор шел рядом, низко опустив голову, слушал молча и потом продолжал молчать еще несколько минут. Достал портсигар, протянул Федору. Ветер задувал спички.
— Вон там беседка, внутри должны быть скамейки. Пойдемте, там по крайней мере сухо и не так дует.
Посреди лужайки, на пересечении аллей, возвышалось круглое сооружение неоклассического стиля, с толстыми ободранными колоннами.
— Ответ я напишу, но, конечно, не сразу, — сказал доктор, усаживаясь на каменную скамью. — Микки задал непростой вопрос, мне нужно подумать.
Федору удалось наконец зажечь спичку.
— Сколько вам лет? — внезапно спросил доктор.
— Тридцать два.
— Советую отрастить бороду. Вам с трудом дашь двадцать.
— Спасибо.
— Вы не дама, и это не комплимент. Когда я увидел вас в обеденном зале, заподозрил подвох. От Гурджиева можно всего ожидать. В первую минуту мне показалось, он дурачит меня, вместо Федора Агапкина, с которым я собирался встретиться в Берлине через пару дней, притащил сюда в Мюнхен какого-то глухонемого юношу. Ладно, выкладывайте, чего хочет от меня господин Ульянов?
— Ему кажется, что вы знаете, чем он болен. Вернее, почему он болен и сколько ему осталось. На самом деле отправил меня к вам не он, а Глеб Бокий и поручил задать вам именно эти два вопроса: почему и сколько?
— Бокий? Юный мистик, мечтавший найти в Монгольских степях трон Чингисхана? Кто он теперь, этот юноша? Видный чекист?
— Он возглавляет спецотдел. Шифры, техническое оборудование. Он порядочный человек. Возможно, из всех них он единственный, кто искренне привязан к Ленину и никогда его не предаст.
— Порядочный человек, — доктор усмехнулся в усы. — Откуда эта странная идея использовать Гурджиева как посредника?
— Видимо, других вариантов у Бокия не было. Он пытался обеспечить полную секретность.
Доктор долго смеялся, даже слезы потекли. Он погасил папиросу, достал платок, промокнул глаза, усы, высморкался и пробормотал:
— На самом деле ничего смешного. Извините. Для вас, русских, все это весьма печально. Да и для нас, немцев, тоже. Что, господин Ульянов действительно так плох?
Федор принялся подробно рассказывать о болезни Ленина, но Крафт остановил его:
— Симптоматика мне известна. Меня интересует ваша оценка его дееспособности, сохранности интеллекта. Деменции нет у него?
— Нет. Он в здравом уме.
— В здравом уме, — медленно повторил Крафт. — Тогда почему он до сих пор не догадался?
— О чем?
— Федор, вы латынь хорошо помните?
— Ну, в общем, неплохо.
— Как бы вы перевели слово «ленио»?
Федор застыл с горящей спичкой в руке. Огонек обжег пальцы. Он дунул, выронил обгоревшую спичку, поднес пальцы к губам и прошептал:
— Ленио… кажется, сводник, совратитель.
— Совершенно верно. — Доктор взглянул на часы и поднялся. — Пожалуй, нам пора. Пойдемте.
Федору даже не пришло в голову спросить куда. Он шел рядом с доктором по мокрой пустой аллее. Дождь кончился, небо расчистилось, утих ветер, опустились холодные спокойные сумерки. Несколько минут шли молча, наконец доктор сказал:
