Семен Слепынин - Паломники Бесконечности
Поэт хмурился. Рифма у него не наклевывалась, что ли? Он рассеянно посматривал в окно. Там, на завалинке, воробьи затеяли крикливую возню. Поэт улыбнулся им и стал торопливо писать. Позавидовал я ему, его вещественной жизни. Еще больше позавидовал босоногим мальчишкам, с визгом промчавшимся по пыльной дороге. Наверное, очень приятно бежать босиком по мягкой, прокаленной солнцем пыли.
Незримым ветром я погнался за ребятишками. За околицей села они уселись на берегу речки и заспорили о травах и цветах, о таящихся в них… знаниях!
Ослышался? Нет, ребята всерьез говорили о том, что в каждом дереве и каждой травинке живут мысли и знания.
— Только вот прячутся они от нас, — пожаловался белобрысый малец, которого звали Василем.
Его приятель Андрей утешал:
— Ничего. Скоро пойдем в школу и научимся брать у трав и цветов все, что захотим.
— И стихи тоже?
— Конечно. Смешной ты, Василь. Тебе бы только стихи. А я вот хочу все знать о звездах, — мечтательно сказал Андрей.
— О звездах даже тетя Зина не все знает, — возразил Василь. — А вдруг это она? Слышишь?
Вдали за рекой, за полями и рощами кто-то пел. Ребята прислушались и закричали:
— Она! Фея! Бежим!
Я опередил их и за березовой рощей обнаружил девушку с каким-то удивительно ясным лицом. Прямо-таки не лицо, а утренняя заря. Напевая, девушка ласкала цветы, и, когда наклонялась, синие васильки, казалось, улыбались ее таким же синим глазам, как своим родным сестрам-близнецам. «Не девушка, а цветущий луг, — подумал я. — Вот уж фея так фея».
Услышав топот, девушка замолкла. Вскоре из рощи выскочили запыхавшиеся ребята.
— А, это вы, — с приветливой лукавинкой сказала девушка. — Что-то давно ко мне не приходили. Забыли меня, нехорошие.
— Ну и обманщица ты, тетя Зина, — обиделись ребята. — Сколько раз приходили, а ты все пряталась.
Невидимкой я присел рядом с ребятами и из их беседы с феей понял, что вся планета стала волшебной сказкой. И не сама по себе возникла она, а сотворили се люди, сделали так, что цветы, травы, деревья — вся биосфера выполняла работу гремящей и коптящей техносферы. Биосфера заменила заводы, хранила в своих таинственных недрах все нужные людям вещи и накопленные веками знания. Нет, это не какая-то искусственная природа, она возникла и развивалась самым естественным путем. С помощью людей, конечно. Она даже думала, подсказывала людям идеи и гипотезы. Не случайно биосферу сейчас называли Сферой Разума.
Я вскочил, невидимкой скакал вокруг ребятишек, спорящих с тетей Зиной, и ликовал. Ай да я! Ай да молодец! Это ведь я, когда был страдальцем Руди, вызволил сказку из небытия, обратив Окаянную в ничто.
А не рано ли я радуюсь? Не превратилась ли Земля в разновидность планеты Счастливой, а жители ее в нежащееся, по выражению Старпома, «стадо динозавров»? Я еще раз побывал в городах, присмотрелся. Нет, я попал не в страну вечных песнопений и бездумного блаженства. Я заметил в людях много общего с Руди, какую-то одухотворенную целеустремленность. Удач и радостей у них, конечно, неизмеримо больше, чем у Руди. Но и они знали горечь потерь. Особенно в космосе.
Как раз в эти дни планета оплакивала гибель звездолета «Стрела». Корабль и в самом деле стрелой пролетел миллионы световых лет и вынырнул из минус-пространства в точно вычисленном месте, рядом со звездой с богатой планетной системой. И надо же такому случиться: нежданно-негаданно звезде вздумалось взорваться сверхновой. Умная и чуткая биосфера трепещущими листьями деревьев, цветущими травами уловила сигналы бедствия и выяснила, что корабль сгорел не сразу. Многим членам экипажа удалось катапультироваться и на юрких космических шлюпках приземлиться на планетах соседней звезды. К сожалению, все планеты там были безжизненными льдистыми мирами. Люди Земли лихорадочно готовили экспедицию для спасения экипажа «Стрелы».
Через несколько дней я вернулся в село, заглянул в знакомую хату. Поэта дома не было. Отыскал я его, хмурого и озабоченного, за околицей. В самом селе очень мало взрослых. Почти все они разлетелись по своим делам. Лишь шумные ребятишки носились по улицам, играли за околицей и держались подальше от поэта. Старались не мешать ему.
Побывал я и в тропических джунглях, где благоухали невиданные цветы и пели яркие птицы. Но неизменно тянуло меня в умеренные пояса, к скромным ивам и березкам, к неброским синицам и жаворонкам. Дыхание трав и деревьев здесь особое, что ли? Но я заметил за собой одну странность. По ночам я не мерцал и не колыхался жутким привидением, а чуточку выступал из небытия. Овеществлялся? Не то слово. Раньше только я мог видеть себя и себе подобных. Но то бессмертная суть моя созерцала не вещество, а память о нем. А здесь земные обитатели, люди и животные, как будто замечали что-то в сумерках. Была ли то тень или сгусток тумана, похожий на человеческую фигуру? Не знаю. Но рассеивались сумерки, редел туман, и я исчезал. Днем я абсолютно незрим.
Однажды лунной ночью я в шароварах и куртке — обычной одежде Руди — подошел к лошадям. Они так и потянулись ко мне, к еле видимой тени. Я гладил их и в ответ слышал радостное ржание. Я пошел — они за мной.
Незаметно табунок мой приблизился к селу. Таяли сумерки, занималась заря — дымно-жемчужная, росистая и тихая-тихая. Я вынул из кармана дудочку, подаренную пастушком, и заиграл. Люди просыпались, выходили на околицу и, замерев, слушали. Кто-то пожелал познакомиться со мной, осторожно приблизил ся, но увидел лишь мелькнувшую, исчезнувшую в тумане тень. Минут через пять, с восходом солнца, я стал совсем невидим и вошел в село.
Боже мой, какой там поднялся переполох! Обо мне только и говорили, гадали: кто таинственный пастух? Откуда? Сказать, что сельчанам моя игра понравилась, — значит ничего не сказать. Пробуждал ли я в людях забытые чувства и память об иных жизнях и мирах? Не знаю. Но сельчане буквально ошалели от зовущих песен космической свирели.
Вероятно, Старпом прав: есть в моем таланте что-то нечеловеческое. Сатанинское? Ну, это вряд ли. Капитан тут ближе к истине: метафизическая печаль. Во мне таится невыразимая тоска по утраченной родине, затерявшейся не во Вселенной даже, а в самой Вечности.
Где она, эта родина? Я умчался в пустоту и видел проносившиеся мимо галактики. Но эти видимые звездные миры — всего лишь знаки, шифры, за которыми скрывались иные — незримые и, быть может, подлинные миры. И среди них мой… «Видимость невидимого» — вспомнил я название философского труда капитана-профессора. Как знать? Может быть, он прав?
Незаметно подлетел к тому самому камню, похожему на потрепанный бурей фрегат. И вот неожиданность: мое любимое место занято! На «корме» кто-то сидел, обхватив голову руками и пригорюнившись.
