Дмитрий Туманов - Следствие считать открытым
— Тебе виднее, — ответил Таниус, связывая очередного бесчувственного стражника. — Я в этих местах не был, Сток — тоже…
— И мне не довелось. Но во время войны диверсионный отряд, в котором служил Миррон, тогда еще рядовой солдат, сделал невозможное: пройдя через пустыню и горы, они вышли в глубокий тыл армии Коалиции, где навели такого шороху, что данийцы были вынуждены немедленно прекратить военные действия и заключить перемирие. Именно за этот поход Миррон был награжден высшей наградой Империи — Золотым Лотосом.
— Уж если они прошли этот путь на своих двоих, то верхом нам это большого труда не составит, — откликнулся Штырь, наскоро потрошивший карманы солдат. Конечно, кроме оторванных пуговиц и тряпиц для чистки сапог, он там ничего не нашел, но свое неуемное любопытство удовлетворил.
— Как знать… В горах нет надежнее фаценского барана, в пустыне — хиггийского верблюда, но никакой зверь не сравнится с человеком по части воли. А лошадь — существо избалованное, может ногу сломать, животом зачахнуть и вообще околеть без какой-либо ведомой причины.
Я не стал оглашать одну странную деталь знаменитого диверсионного рейда — никто из его участников не помнил совершенно ничего из происшедшего с ними. Миррон всячески избегал разговоров на эту тему и лишь однажды, во время разговора по душам, признался, что всех уцелевших «спасителей Империи» сразу же после вручения наград загнали в темный подвал близлежащей сельской церквушки. Там служители Храма посредством настойчивого убеждения начисто «промыли» рейдерские мозги, причем до такой степени, что некоторые воины потом не могли вспомнить даже своего имени.
Самого Миррона от помутнения рассудка спасло только то, что по возвращении он от переизбытка чувств опорожнил бутыль с перегоном, и в злополучный подвал его тащили на руках. Что там с ним сотворили, он не помнил, но все его воспоминания о минувшем рейде смешались и перепутались настолько, что любая попытка реконструировать происходившие события вызывала лишь головную боль. Осталось лишь чувство того, что имперские диверсанты нашли в пустыне что-то чрезвычайно необыкновенное и важное и это «что-то» способно было совершенно изменить мир. Но что именно это было, Миррон так и не вспомнил, хотя с той поры минуло четверть века. К тому же он совершенно позабыл путь своего отряда — в его памяти уцелели лишь обрывочные «мертвые» моменты.
Стало быть, дорогу нам придется искать самим — поутру; затемно же отправляться в путь по лесным тропам было опасно из-за большой вероятности заблудиться в незнакомых местах без проводника. А проводника у нас больше не было…
Миррон был похоронен на вершине Лысой Кручи, под насыпью, — всю ночь мы таскали камни на его могилу. Также мы хотели привлечь к этому делу и пленных, но снотворное зелье Штыря оказалось на редкость крепким — ни один солдат когорты не проснулся самостоятельно. Одного мы попытались растормошить для допроса, но он лишь тупо смотрел на нас и снова впадал в забытье.
Каждый раз, глядя на восход солнца, чувствуешь восторженность в душе. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был, кем бы ты себя ни считал — солнце встает для всех людей на свете, но его сияние даровано лично тебе. Это — твое ощущение причастности к рождению нового дня. Этот прекрасный рассвет — для тебя, это розовое сияние — для тебя, этот рассекающий тьму сияющий поток направлен прямо в твое сердце.
Она, идущая по первому лучу Света… Ее ты узнаешь сразу, и тогда твоя жизнь изменится раз и навсегда. Не нужно храмовых зеркал, чтобы увидеть Ее. Построй Храм в своем сердце, открой в нем настежь все двери и окна, чтобы свет не встретил преград. И когда Она войдет в твою обитель, ты станешь самым счастливым человеком мира. Поймай этот луч в глаза — зеркало твоей души. Когда ты закроешь глаза, Ее образ останется. Запомни его и храни его в своей памяти. Это — твой маяк в жизни. Это — частичка Света, она навсегда останется с тобой.
С первым лучом солнца мы двинулись по едва заметным лесным тропам в сторону ущелья Стремглавы, не отходя далеко от речного русла. Эти дикие безлюдные места сохранили свою первозданную прелесть — каскады шумящих порогов, могучий сосновый лес, нетронутый рукой человека, многочисленные зверюшки, чьи любопытные глаза смотрели на нас из подлеска. Как хотелось задержаться здесь на денек, приобщиться к этой красоте, искупаться в кристально чистой ледяной воде, поваляться на пригревающем солнышке, выловить пару жирных форелей, гуляющих по дну…
Но нам было не до того — я нутром чуял погоню. Мы гнали лошадей весь день, практически не останавливаясь и лишь в короткие ночные часы давая отдых измученным животным. Мои опасения насчет лошадей подтвердились самым худшим образом: изнеженные данийские скакуны оказались непригодны для перехода по каменистым тропам ущелья — одна из лошадей ни— с того ни с сего пала в первый же день пути. После второго дня, когда ущелье резко пошло вверх, а тропа стала каменистой, захромали еще две, и их пришлось бросить.
А преследователи были все ближе — по вечерам на горизонте поднимались в небо дымные столбы их костров. Расстояние между нами сокращалось каждый день и теперь составляло полдня пути.
Но вот ущелье закончилось. Река с узким гремящим каньоном осталась позади, а перед нами открылось еще одно ущелье. Тысячу лет назад Стремглава была большой рекой и несла свои бурные воды с Хиггийского плато. Но после того как Хиггия превратилась в пустыню, Стремглава уменьшилась чуть ли не втрое, оставив в память о своем былом величии крутые обрывистые берега в своем нижнем течении и пересохшее русло в верховьях, заполненное песком.
Как раз оно и простиралось сейчас перед нами. В этой пустоши, защищенной горами от горячих пустынных ветров, ухитрялись произрастать какие-то чахлые деревца и жесткая бурая травка, которую даже кони отказывались есть. Но горячее дыхание знойной пустыни ощущалось уже и здесь.
Мы разбили лагерь между песчаными холмами, под большим скальным выступом, закрывавшим нас от постоянных порывов ветра со стороны пустыни. Таниус, раскопавший ямку для костра, присвистнул от удивления и позвал нас. Под слоем песка обнаружилось старое кострище, в котором, помимо головешек, отыскалась очень знакомая мне вещь — сломанный метательный кинжал со стилизованной летучей мышью на лезвии. Оказалось, мы остановились на ночевку точно в том месте, где много лет назад стояли лагерем имперские диверсанты. По крайней мере мы идем верной дорогой, хотя другой здесь, похоже, и вовсе нет.
— В этом ущелье был кто-то еще, — заявил Штырь, вернувшись после сбора дров. — Совсем свежие порубки, дня три или четыре назад.
