Энгус Уэллс - Дикая магия
— Каландрилл, скорее!
— Сейчас, — отозвался он и рубанул по звериной морде, отрубил тянущуюся к нему лапу, почувствовал удар в грудь, развернулся и бросился в ворота.
Они превратились в листья, несомые ветрами времени плывущими на волнах вечности, — безвесые, меж эфиром и землей. Осталась только сущность, плоть их безболезненно содрали с костей, а сами кости растаяли в тот момент, когда они вошли в ворота. Они пылинки эго лишенные плоти, они часть мировой души, они существуют только как душа.
Как искры, вырвавшиеся из зажженного богом костра, друзья дрейфовали в пустоте; ощущений не существовало, чувств не было. Только сейчас Каландрилл понял, что именно к этому готовил его Очен. Заклятия и колдовские формулы, которым обучил его маг, являли собой лишь упражнения — полезные в том материальном мире, каковой они только что покинули, и потерявшие всякий смысл в бесконечном СЕЙЧАС, — целью коих было подготовить его Я, его сущность, к этому моменту. Они предназначались для того, чтобы изменить образ его мышления и дать ему возможность выжить в пустоте.
Он и сам не знал, как это ему удалось. Но мысль его была чистой. Она существовала сама по себе, стала фактом его сиюминутного существования. Может, это получилось благодаря той силе, кою видели в нем колдуны и гадалки? Видимо, это дар Молодых богов, хотя источник и причина теперь потеряли всякое значение. Значение сейчас имел только эфир. Он желал этого, и это случилось — они вошли в царство эфира.
Друзья стояли на зеленой траве под лазурным небом со сказочными облаками, плывшими на легком ветерке. Солнце нежно ласкало их лица. Роскошная дубовая рощица мягко шелестела листвой позади, а перед ними бежала ярко-голубая, отливающая серебром на солнце река. Зеленый травяной ковер был расписан маленькими небесно-голубыми и шафрановыми цветами, пели птицы. На другой стороне реки, колеблясь в дымке, стояло великолепное бело-золотое здание. Каландрилл знал, что Рхыфамун и спящий Фарн там. Он знал, что если не удержит свою сущность, то картина исчезнет, превратится в нечто другое, в творение Рхыфамуна или Фарна, а может, и Первых богов. Он повернулся к товарищам.
Те стояли словно пьяные, оглядываясь по сторонам и не веря своим глазам, своим чувствам, словно ожидали, что твердь растает у них под ногами и они вернутся в состояние небытия либо опять окажутся на ледяных просторах Боррхун-Маджа.
— Где мы? — спросил Брахт. — Что это за место? Еще один Тезин-Дар?
Ценнайра подошла к Каландриллу, и он сказал:
— Это эфир, место забвения, здесь покоится Фарн. — Он указал на мавзолей по ту сторону реки. — Здесь же и Рхыфамун.
— Но все тут, — Катя наклонилась, сорвала цветок и поднесла его к носу, — кажется таким реальным. Я представляла себе место забвения… совсем другим.
— Место забвения… — Каландрилл попытался найти слова, чтобы рационально описать то, чего и сам не понимал, но лишь пожал плечами, — место забвения — ничто, оно не материально… Оно такое, как пожелаешь ты. Очен объяснил бы это лучше меня.
Вануйка с мгновение смотрела на него, хмурясь, а затем проговорила:
— Ты хочешь сказать, что мир сей — творение твоей мысли?
— Тот мир, что мы видим, да. — Он обвел рукой окрестность. — Не знаю, как мне удалось, но я его создал.
— В тебе загадочная сила, — едва слышно, с дрожью в голосе, сказала она.
Брахт как всегда прямо спросил:
— Так это — твое творение?
Каландрилл и сам искал объяснение.
— Не совсем так, но я вложил в его создание свою волю.
— Ахрд, — с почтением произнес керниец, — уж не бог ли ты?
— Нет. — Каландрилл с улыбкой покачал головой. — Будь я богом, я бы по-другому расправился с нашим врагом. Та сила, которую видели во мне Очен и гадалки, подкрепленная знаниями, данными Оченом, позволяют мне лучше понять место забвения, эфир, и соответственно приспособить эфир сей к моим желаниям. Я думаю, для Рхыфамуна здесь все совсем не так.
— Рхыфамун… — пробормотал Брахт, — интересно знать, что видит он.
— То, что видит он, является творением его души, — сказал Каландрилл.
— Тогда он оказался в гиблом месте, — заключил Брахт. — Так ты говоришь, он там? — Брахт перевел взгляд на мраморное чудо, возвышавшееся на другой стороне реки.
— Да, — с уверенностью кивнул Каландрилл. — Там почивает Безумный бог, там он видит сны о пробуждении.
— Так пойдем — воскликнул Брахт, — и положим конец его снам!
Каландрилл подумал, что это будет вряд ли просто. Силе, которой обладал он, противостояло знание Рхыфамуна. Колдун прожил многовековую жизнь, собирая злую мудрость мира, и теперь, когда он так близок к цели, вряд ли легко откажется от достигнутого. Однако Каландрилл сказал:
— Пошли.
Голос его прозвучал твердо, и он тут же направился к реке, чувствуя на себе восторженный, боготворящий взгляд Ценнайры.
Брахт, вдохновленный близостью врага, пошел следом. Он был нацелен на победу. Сомнение, которое испытывал Каландрилл, выразила Катя.
— Как он сюда добрался? — спросила она. — Чтобы открыть первые врата, понадобилось семь вазирь-нарумасу, а Рхыфамун проник сквозь них сам по себе. А после в одиночку выжил в Боррхун-Мадже и добрался до мавзолея.
— Он силен, — сказал Каландрилл, — он обладает великой магией.
Катя кивнула и замолчала, но сомнение не оставило ее; в серых глазах бушевал шторм, но она не проронила больше ни слова.
— Чего может добиться здесь честная сталь? — поинтересовался Брахт.
Каландрилл нахмурился, не зная, что ответить. Наконец он пробормотал:
— Надеюсь, сталь и тут имеет вес. Мы-то ведь из плоти и крови, мы чувствуем ветерок, твердую землю под ногами. Так что, я думаю, нереальный мир превратился в твердый и реальный, и соответственно наши клинки здесь — тоже реальность.
— Ахрд, к чему такие пространные речи? — усмехнулся Брахт, предвкушая близкую битву. — Я ничего не смыслю в метафизике, но если все это — твое творение, то сохрани мне меч, не дай ему затупиться, и я принесу тебе голову Рхыфамуна.
Каландрилл улыбнулся и взял Ценнайру под руку, словно убеждая себя в том, что он и она существуют. Он не был столь уверен в успехе, как Брахт, и решил, что, видимо, в этом и заключается основная функция кернийца в их союзе. Такова его предопределенная судьбой роль — заражать оптимизмом, поддерживать их, пренебрегать опасностью. «А ежели это так, — думал он, пока они торопились к реке, — какова роль Кати? Какова роль Ценнайры? Какова моя роль?»
Не найдя ответов, Каландрилл отругал себя: они так близко к цели, что это неуловимое знание может оказаться жизненно важным для победы или поражения. Он думал и думал, вспоминая каждое слова Очена, и Киамы, и других гадалок.
