Дмитрий Скирюк - Осенний Лис
Все смолкло, и дыханье Зимородка вдруг замедлилось. Был миг, когда он вовсе перестал дышать, и Дьердь, обеспокоенный, рванулся было на помощь, но тут Жуга, лежавший головой у Дьердя на коленях, вдруг вскрикнул страшно и протяжно, долгим стонущим надрывом. Дьердь впопыхах содрал повязку с глаз и застонал от бессилия — он все еще был слеп. Теперь ему на самом деле стало страшно — псы могли появиться в любую минуту. Он подтянул к себе оружие и замер, вслушиваясь в ночь.
Крик смолк, и хриплое дыханье Зимородка разорвало тишину.
* * *Почему собаки не пришли?
Никто не знает.
* * *К утру у Зимородка затянулись раны. Он встал и даже смог идти. Жуга пришел в себя лишь к середине дня, потребовал воды и долго жадно пил, приникнув к краю котелка. Откинулся на одеяло.
— Он… жив? — едва шевеля языком, спросил травник.
— Кто? Зимородок? Вроде, даже поправился…
— Ты все еще не видишь?
— Нет.
Дьердь снова кое-как перемотал глаза тряпицей. Мокрая ткань холодным обручем охватила голову.
Они подъели старые запасы, и пополудни снова вышли в дорогу. Путь предстоял к реке. Носилки пригодились снова — теперь уже на них несли травника. Его мешок взял Дьердь. Зимородок шел впереди. Молчал. Жуга лежал, дыша прерывисто и редко, без чувств, а может, просто — крепко спал, не откликаясь на зов, и лишь когда ступили на тугой, звенящий барабаном лед раздувшейся реки, открыл глаза и вдруг сказал негромко:
— Я сам…
Дьердь от неожиданности чуть не выронил носилки.
— Ты как, Жуга? — спросил он. — Идти-то сможешь?
— Смогу. Носилки бросьте, так идите… только осторожно — лед плохой… трухлявый лед…
— А ты?
— Я потом, — ответил он и повернулся к лесу.
Зимородок хотел было что-то сказать, но промолчал и первым ступил на лед. Дьердь двинулся следом. Лед проседал, потрескивал, но вроде бы пока еще держал. И тут, и там сквозь трещины сочилась вода, ноги у обоих мгновенно промокли. Они миновали уже середину реки, когда Дьердь услышал за спиной лай собак и замер, не зная, что теперь делать.
— Не останавливайся, — глухо сказал Зимородок, почувствовав, как натянулась меж ними веревка.
— Где они?
— Не останавливайся, может, успеем…
— А как же… — начал было Дьердь.
— Он знает, что делает, — ответил тот, и добавил еле слышно: — Надеюсь…
Шаг, другой, еще и еще… Дьердь давно уже сбился со счета, когда вдруг понял, что под ногами земля.
Лай приближался, дикий, заливистый, торжествующе-злобный. И тут раздался треск. Что-то с шумом и плеском ухнуло в воду. Закричали.
— Да беги же, беги! — отчаянно взвился крик Зимородка.
Терпеть неведенье больше не было сил — ломая ногти, Дьердь рывком сорвал повязку и тоже закричал.
Он видел!
В сумерках уходящего дня бурлила, пенилась река. Трещины на льду стремительно росли и ширились, а сверху по течению неслась, ломая лед, широкая — от берега до берега — волна. Лед дыбился, скрипел и скрежетал, седые льдины наползали друг на дружку, словно жернова, и в самом сердце этой круговерти был Жуга; без посоха, весь вымокший до нитки, бежал к ним, прыгая неловко, скользя и оступаясь на ломающемся льду. Упал, поднялся, вновь упал — свалился в воду, вынырнул и поплыл, хватая воздух синим ртом, отталкивая льдины — здесь, похоже, было глубоко. Мелькнули в кровь изрезанные руки. Дьердь ринулся к нему на помощь и чуть не рухнул сам — так закружилась с непривычки голова. Вновь обретенные глаза утратили способность подавать команды телу. Зимородок, тем временем, уже бежал к воде.
А на том берегу бесновались собаки. Иные псы рванули вскачь вверх по течению, но лед уж тронулся по всей большой реке, с низовьев до истока. Он шел поверх воды, сверкая синевато ломкой гранью в солнечных лучах, крушил, царапал берега, и талая вода, звеня ручьем, со всех сторон спешила напоить иссохшееся русло.
Брод скрылся под водой.
Моста здесь не было.
Вожак выбрался обратно, мокрый, злой, и тоже — весь в крови, стряхнул на снег искрящиеся капли и завыл. И слышался в собачьем лае исступленный и бессильный крик: «Враги! Враги навек! Найдем тебя! Найдем!!!»
Жуга уже брел по пояс в воде, вяло отталкивая проплывающие льдины. Шатаясь, выбрался на берег. Обернулся.
— Сочтемся, — хрипло сказал он и тихо повторил: — Сочтемся…
И медленно осел на снег.
* * *Ночь миновала, и рассвет впервые в эти мартовские дни принес с собой тепло и тишину. Проснулись птицы. Дым-туман, что выдохом земли родился вместе с солнцем, медовой патокой стекал теперь к реке, тонул в ее высоких мутных водах и пропадал без всякого следа. Лес словно бы умылся, засверкал зеленой хвоей, и даже жухлая трава, казалось, золотилась в солнечных лучах. А сверху были небеса, чистейшие, бездонно-синие, какие видел только в раннем детстве, да и то потом забыл.
Похоже было, что и впрямь пришла весна.
Дьердь опустил глаза. Вздохнул. Так благостно, спокойно было на душе, что не хотелось шевелиться, не хотелось нарушать то хрупкое мгновенье бытия, когда чувствуешь, что мир вокруг и ты — одно целое. Дьердь помотал головой. Неужели для того, чтобы это понять, надо было лишиться зрения? Ведь вроде ничего особенного — река, трава, небо… Почему же он раньше этого не замечал?
Дьердь поднял саблю, вынул ее из ножен. С придирчивым вниманием осмотрел клинок, царапнул ногтем ржавое пятно и покачал головой. Запустил, забросил, что и говорить… Сталь какая-никакая, а все же смазку любит. Огляделся в поисках тряпицы.
Тряпки были у Жуги в мешке. Будить травника не хотелось. Жуга и Зимородок спали рядом, укрывшись старым атанасовым кафтаном, оба бледные, с лица худые и растрепанные, как два брата, только что волосом не схожие — клокастые рыжие у ведуна, и белые до седины у мальчишки. Все наоборот. Вчера Дьердь насилу уговорил обоих оставить его на страже — шутка ли, столько не спать! Глаза его еще пока слезились, и Жуга, как ни был слаб, распотрошил свой мешок и запарил отвар. Наказал почаще промывать глаза, и только после рухнул и уснул. Зимородок же, ни слова не сказав, устроился у травника под боком, согревая, и тоже вскоре задремал.
— Дьердь?
Тот повернулся на голос. Жуга уже проснулся и теперь сидел, настороженно склонив вихрастую рыжую голову — прислушивался.
— Собак не видно?
— Да спокойно все.
— Чего не разбудил? Поди уж, третьи петухи пропели. Разнежились…
Он встал, прошел к реке, зачерпнул горстью воды и долго пил. Умылся, вытер руки о рубаху. Пригладил волосы.
Заслышав плеск воды, проснулся Зимородок. Дьердь вздохнул и молча принялся раздувать костер.
