Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5
Он вел ее в свои покои, обняв за плечи, и, когда я метнулась ей под ноги, поддержал, сказав: «Смотри, даже кошка рада тебе». Я была зла, так зла!.. У тебя скверный нюх, Маррк. Даже поглупев от бешенства, я чувствовала извечный запах вранья от нее и свежий запах двух мужчин от рубахи. Ты обнял ее сейчас, а Мальчик — там, на берегу; я вижу его запах под запахом горячего железа, как вижу запах крысы в темном углу.
Она стояла, прямая, как деревянная святая в церкви, и мой Маррк, опустившись на колени, целовал ее плоский живот. Снятую рубаху Он разложил на кресле, расправив подол, темная полоса перечеркивала грудь, и точно в середину этой отметины я швырнула свою крысу — хороший вепррь, Маррк?
Меч Марка:
Узница ушла навсегда, а теперь я и сам узник, я сразу понял, что Служение окончено, когда Владыка оставил меня в ножнах. Это была не первая ночь без нее, но ощущение бесцельности существования заполнило меня. Неужели когда-то я проклинал эту Службу? Ночь за ночью ложился я меж ними — Страж и Охранитель, ежеминутно ожидая нападения, не позволяя себе даже той чуткой дремы, в которой пребываем мы от боя до боя, готовясь принять руку Владыки в момент, когда движение воздуха слева по моему лезвию подскажет: началось. Я знал: мы заложники во вражьем стане, за-Лож-ники? нет — на-Лож-ники, а не супруги, и за границей меня на ложе враждебная кровь, ядовитое дыхание, смерть, влитая в целую пока кожу, опасное тепло, которое в моих силах отнять, но с каждой ночью уходила моя готовность, потому что не было атаки. Лишь один раз она протянула высоко надо мной свою узкую руку я бы не достал и края рукава вышитой сорочки — и положила ее на грудь Владыки. Я почти ощутил тепло его ладони на эфесе, но, не коснувшись меня, он перенес ее руку через границу, осторожно, как спящую змею. А еще, помню, когда он стоял у окна, она оставила меня на ложе одного и подкралась к нему сзади — ее руки слишком слабы, чтобы задушить его, но, кажется, она попыталась, — он обернулся в кольце ее рук и разжал кольцо так, будто оно было из горячего железа, растянув ее руки, как перекрестье моей рукояти. «Никогда-никогда?» — спросила она, и мягко высвободила руки, и, отвернувшись, подняла их к затылку, и стала вить волосы в узел — такой тяжелый, что голова ее всегда чуть запрокинута назад. Тогда я понял, что Служение мое бессмысленно, что я не Оружие и Защита, а лишь барьер, формальная граница, меловая черта, — сила не в моей трижды закаленной стали, а лишь в том почти беззвучном «никогда», произнесенном в ее белокурый затылок.
Ночь за ночью, год за годом ложился я на полотно простыни — только что разостланной, пахнущей ветром, заношенной, пахнущей потом и ее притираниями. Раз в месяц меня будоражил запах ее крови. А однажды — его. Порой меня касалось ее колено, иногда откинутая во сне ладонь падала на лезвие плашмя — тяжело и тепло, а однажды, проснувшись раньше Владыки, она прогуливала свою руку по моему лезвию — лениво, как ждущий смены страж на стене, припадая на короткий палец; я отражал ее розовые ногти, мерцание золотого кольца и двух перстней — красного, как глаз в моей рукояти, и зеленого, — едва заметный шрам на указательном, хотел бы я знать лезвие, причинившее рану. Я привык к ее дыханию и запаху… к опасной позе сна — замерший бег с высоко поднятым коленом правой ноги, это колено и высунувшаяся из-под сорочки маленькая ступня иногда оказывались совсем близко… к сонным ударам ее расслабленной руки… И только к разговорам во сне не смог привыкнуть. Кого она надеялась обмануть наяву, раз за разом повторяя чужое имя во сне?
Комментарий от кошки. Кого ты наказывал, Маррк? Ее или себя? За предательство или за то, что Мальчик уехал навсегда? Знал ли ты уже, что его меч был ложью? Кому ты доказывал, что твой меч — не ложь?
Меч Тристана:
Даже Она была бы лучшим Владыкой. Я помню, как Она вынула меня из ножен, чтобы очистить. Я потемнел от свернувшейся крови, черной крови драконьего сердца и ядовитой крови драконьего языка. Сердце дракона сродни огню, закалившему меня; очищенный, я приобрел переливы мрачной радуги. Яд дракона сродни измене — будь я слабей, он бы изглодал меня, пережег в дрянную окалину. Дева вложила утерянную часть в мое выщербленное тело — я оставил эту часть в черепе врага, который тоже мог бы стать лучшим Владыкой. Ее рука легко приноровилась к моей тяжести, когда Она занесла меч над головой безоружного. Если бы я вкусил крови моего хозяина, никто бы не смог выстоять против меня. Я разбивал бы алмаз, как алебастр, я рассекал бы железо, как бересту. Если бы я вкусил Его крови!.. Я простонал, когда Она выронила меня, поддавшись на Его жалкую улыбку. Я ненавидел их обоих, Его голос и Ее глупость. И себя.
Комментарий от кошки. Бедный убийца, как, должно быть, обидно выжить в драконьей крови и умирать от женской!
Никогда не видела ни одного дракона.
Кошка:
Я тень в заповедном лесу, крадусь меж резных стволов — дубовых, липовых, ореховых, а под плаксивым ящиком — витые ножки из холодного гладкого камня. Я сама конь и всадник — медленно тяну вперед длинную лапу, вжимаюсь теплом и пухом живота в пыль пола, я слышу твой неровный бег, Олень Королевы Фей, — он громче нытья чашки и причитаний ящика, его не заглушат две лязгающие железки, слышали бы они друг друга… Готов ли ты стать моей дичью, хромой Олень Королевы Фей?
Я стрела, я копье, я праща в этой охоте, мое тело еще летит и уже замерло, и вместе со звуком полета в воздухе висит жалкий писк моего Оленя Королевы Фей — старой, бесконечно старой, седой мыши с высохшим, невесомым, немыслимо давно переломленным хвостом, — и ликующий вопль кубка, и непоправимый звон стекла о камень, и скрип двери чулана.
Сейчас я выйду к тебе, мой Маррк. Я поймала его, мой Маррк. Что за глупости — разбилась чашка, глупая чашка мертвой лживой женщины? Пора забыть ее, Маррк, спрятать сюда перстень, запереть чулан. Все умирают, мой Корроль, — даже дряхлые Олени Королевы Фей. Пойдем к камину…
(Я выхожу, гордо подняв голову, неся в зубах жалкое мышье тельце. Первый пинок застигает меня врасплох — я отлетаю к стене, теряя добычу и первую жизнь из девяти. Вторая. Третья. Мои ребра сломаны, а на зубах уже собственная кровь. Четвертая. Пятая. Моя мама сосчитала всего до пяти. Я сильнее ее… Шестая. «Дрянная кошка!» Седьмая… Восьмая.)
Морок. Наваждение. Все мои жизни при мне — нет сломанных костей, на языке вкус только чужой крови. Я тень под дубовым табуретом, затаенное дыхание, меня нет-нет-нет.
О Маррк, я не принесу тебе мою добычу. Отчего-то мне кажется, что ты не будешь рад ей сейчас.
