Оксана Демченко - Семь легенд мира
Вэрри теперь вел коня Яромила, постоянно держа наготове нож, чтобы успеть вытащить из топи пребывающего в беспамятстве князя, если слепая от утомления кляча оступится. Яромил ни разу от самого замка не приходил в сознание. Собственно, как и Арифа, айри сомневался, доберется ли старший Орлан живым дальше дубовой опушки. Вэрри ощущал, как с каждым часом в истерзанном теле остается все меньше жизни. И наблюдал тихое угасание с отрешенной тоской бессилия. Да где все эти снави, будь они неладны? И самое непоправимое и страшное – уже поздно их звать. Ну почему он не попробовал раньше, на что рассчитывал? А рядом Лой – проводник, способный вызвать Говорящих наверняка и быстро…
Привык к своей силе, к неутомимой верности Актама, а о других, куда более слабых, думать не научился.
Днем кони брели уже по брюхо в жидкой грязи, спустившись в ту самую последнюю низинку. Утомленные седоки из последних сил держались в седлах и не поднимали голов. Теперь с плетью познакомились уже все лошади, кроме Актама, уверенно и без заметного усилия идущего замыкающим, как и положено самому сильному. Везущего остатки зерна, вьюки с одеждой и шатром, а сверх того двух седоков, Всемила с Поленем. Единственный пеший – сам айри, – вымотался так, как, кажется, никогда прежде за свою долгую и полную самых разных событий и походов жизнь. Он замерз до сведенных судорогой мышц, отвечающих мучительной болью на каждое движение. Промок до последней нитки, постоянно погруженный в ледяную жижу по пояс, а то и глубже. Но шел и упрямо тянул не способного ускорить шаг первого коня. Лой носился по всему отряду, истошно визжал, снова и снова всаживая свои когти на полную длину в крупы и шеи дрожащих коней. Он чуял, что погода не может быть доброй до бесконечности и сейчас ее терпение на пределе. Одна остановка, всего лишь неверный шаг – и гнилая вода сомкнется над конскими мордами, не слушая запоздалых жалоб и стонов. А впереди долгая дорога до теплых изб, которую люди едва ли осилят пешими…
Вэрри недоверчиво почуял под ногами твердую каменистую поверхность подъема к надежному холму на раннем закате, неразличимом за плотной серой рогожкой дождя. Облегчено вздохнул, рванул повод и выбрался из грязи. Остановился, бросил шест, повел ноющими сгорбленными плечами, с трудом поднял голову…
И рассмеялся с облегчением. Прочие его веселья не поняли. Слабое и вдвойне убогое в сумерках зрение людей еще не могло различить этого.
На высокой плоской вершине первого холма был установлен маленький шатер из шкуры беса, один из тех, конечно же, что уехали в Брусничанку с семьей кузнеца. Рядом горел под защитой кроны огромного дуба небольшой костер. В стороне от огня, под открытым небом, вне крова из плотной еще и надежной осенней листвы, сидела насквозь промокшая и совершенно невозможная тут Миратэйя, неподвижная, сосредоточенная и серьезная. Закинув голову, она подставляла лицо дождю, послушно тихому и слабому.
– Солнышко? – неуверенно позвал айри, примечая, как сел и охрип слабый от усталости голос.
Она резко вскочила, замотала головой, стряхивая с волос влагу, покачнулась и, спотыкаясь, двинулась к огню. Вэрри потрясенно смотрел и не решался поверить до конца своему драконьему безошибочному зрению. Такой могучий тучевой напор в одиночку не всякая взрослая снавь выдержит, насколько он успел усвоить их возможности по рассказам Деяны. Как же управилась эта девочка? Впрочем, отлично видно, во что ей обошлось упрямство: еле стоит на ногах.
Отпущенный на волю ливень сперва неуверенно завис над самыми головами, мрачнея и наливаясь силой, а потом с грохотом вала, прорвавшего плотину, рухнул на болото! В свете первой молнии Вэрри разобрал, как Актам двумя прыжками взлетевший на холм, вежливо замер у поваленного дерева, повернувшись к нему боком, – жалеет своих слабых седоков, помогает спешиться.
Взрыкнул сердитый гром, торопя застоявшиеся дольше положенного тучи, хлестнул их плетью новой многохвостой молнии. Проснулся ветер, порвал облака на косяки и погнал их нестройный табун напролом, под стоны и хруст пригнувшегося леса. Разом потемневший воздух еще более уплотнился, теперь невозможно стало различить что-либо даже в трех шагах. Грязь стекала с одежды, словно айри устроился мыться под струями настоящего горного водопада. Но это уже не имело значения, до сухого кольца травы у корней дуба самой ленивой лошади осталось сделать четыре десятка шагов.
Лой’ти добрался первым, и даже с ходу нашел дупло. Вэрри отметил его счастливый писк краешком сознания, торопливо разрезая веревки, удерживающие старшего князя в седле. Бережно подхватил тяжелое и пугающе холодное тело, понес к шатру. Туда, где сухо и хорошо. Даже, наверное, тепло. Его солнышко, может, еще и не настоящая снавь, но она обязательно управится. Она очень упрямая и неразлучна с удачей, как и говорила еще при первой их встрече! Даже Орланам перепал кусочек ее странного счастья.
– Мне нужна здесь только травница, – непривычно резко бросила Мира, выпихивая его на дождь. – И кипяток, срочно. Займись. Остальные – обходитесь, как можете, случай крайне запущенный и трудный. Во вьюках у костра есть припасы, разберешься.
Вэрри снова рассмеялся.
Как же все может быть хорошо, оказывается! Арифа уже нырнула в шатер, прихватив свой короб. Прочие удивленно переминались. А Всемил – ну кто бы мог подумать! – начал негромко и грамотно распоряжаться, уверенно вскрывая нужные вьюки. Определил, кому приводить в порядок коней, выбрал толковое место для второго шатра, отослал Вэрри за дровами, усадил не способного толком даже шевелиться Стояра следить за закипающей водой в котелке, укутал в плащ, сам взялся ставить полог. Айри ушел, продолжая широко и радостно улыбаться. Потому что новая мысль требовала внимательного и долгого изучения. И рубка дров – подходящее дело, монотонное, не отвлекающее сознание от главного.
Миратэйя не покидала шатра более суток. Арифа несколько раз выходила, выносила испачканные кровью и гноем льняные тряпки, требовала снова и снова кипяток, звала Лой’ти. Лишь несколькими часами позже Вэрри согласился признать очевидное: у него в глазах не двоится, просто упчочей стало больше. Тирр пришел с маленькой арагни, как ее проводник, и заранее занял уютное дупло, выстлал еще до дождя сухой листвой, заполнил орехами. И теперь довольно мирно делит дом с младшим братом. Бедные пленники на Лоя старались вообще не смотреть. У них было куда больше причин полагать, что многочисленные упчочи им мерещатся, но признаваться в своей крайней усталости мужчины упрямо отказывались. Дела ведь не станут делаться сами собой!
