Юлия Набокова - Легенда Лукоморья
– Ладно-ладно, не прав, признаю.
– Я же как лучше хотел, – заметил Ив.
– А получилось, как всегда, – брякнул вредный кот.
– Варфоломей!
– Ладно-ладно, молчу. Что Василиса-то говорит?
– Во время ночного дозора я пробрался к ней в горницу, коротко поведал, что к чему. Она сначала не поверила мне, но как про тебя услышала, так разом в путь засобиралась.
– Так она меня помнит? – подпрыгнул Варфоломей.
– Помнила, пока ее Агриппина не околдовала, – ответила за Ива я.
– А дальше что было? – поторопил рыцаря кот.
– А дальше только мы во двор вышли, как меня стража скрутила, а Василису увели. Я уже потом узнал, что на ее горницу особые охранные чары наложены и, как только Василиса ночью горницу покинет, тут же Агриппине станет известно. Она и стражу подняла.
– А днем? – спросила я. – Ведь Василиса свободно гуляет по терему.
– А днем чары действуют так, что Агриппина узнает о побеге Василисы, как только та подойдет к воротам.
– И успеет ее остановить, – нахмурился кот.
– И тут она пойдет на все, – заметила я, – потому что знает: стоит Василисе ступить за ворота, как та одолеет ее без особого труда.
– Вот бы убедить Агриппину снять чары! – размечтался кот.
– И лишиться своего единственного преимущества? – покачал головой Ив. – Никогда.
– Тогда придется брать терем штурмом, – насупился Варфоломей.
– Отличная идея! – оценила я. – Только штурмовиков-то где возьмем? Что-то я не вижу ни армии союзников, ни вывески «Охранное агентство «33 богатыря».
– Да уж, рассчитывать придется только на себя, – признал кот. – Если только…
– Если только что? – ухватилась за фразу я.
– Если только Горыныча позвать. – Кот почесал за ухом и тряхнул головой. – Нет, ничего не выйдет. Забудь!
Комфортабельные апартаменты Змея Горыныча были надежно укрыты от непрошеных гостей в пещерах Скалистых гор. Огороженные дремучим лесом и непроходимыми болотами, горы обеспечивали своему жильцу безопасность, уединение и роскошный вид с вершины, где Горыныч привык любоваться закатом. Зная об этой его привычке от Варфоломея, я отправилась в путь ближе к вечеру. Хорошенько загримировавшись под Бабу-ягу, взгромоздилась в ступу, махнула метлой и…
– Ну ты, бабка, гонишь! – с восхищением воскликнула одна голова.
– Поспешишь – людей насмешишь, – укоризненно изрекла вторая.
– Летит Яга, шатается, вздыхает на ходу: «Ой, топливо кончается, сейчас я упаду», – с ехидством изрекла третья.
– Вечор добрый, Змеюшка, – прохрипела я, вываливаясь из ступы.
– Здорово, старая! – радостно приветствовала первая голова.
– А добрый ли? – засомневалась вторая.
– Явилась к нам Баба-яга, на помине легка, – коряво продекламировала третья.
– Вспоминали меня? – насторожилась я. – По какому случаю?
– Да вот, схавали мы нынче одного костлявого хмыря, – облизнулась первая голова.
– Говори за себя! – возмутилась вторая. – Я ем одну лишь травку.
Я ошарашенно взглянула на среднюю голову-вегетарианку и опустила глаза на раздувшееся пузо Змея Горыныча. Однако! Интересно, как сочетаются ее вкусовые предпочтения с одним на троих желудком?
– Травка зеленеет, солнышко садится, не мычит корова, не поет синица, – с вдохновенным видом изрекла поэтически настроенная третья голова.
– А хмырь-то нам много чего набрехать успел, – развязно продолжала первая. – Все талдычил, что Баба-яга сбрендила. Царевичей живьем обгладывает, а головы ихние на колышки вокруг хаты вешает. Лутонюшку на днях в печи испекла да отужинала.
«Уж не Сидором ли поужинал Змей?» – обмерла я, но не успела ничего спросить, как голова мне попеняла:
– Что ж ты, яхонтовая моя, не позвала-то, не угостила?
– Всех звать, так Лутонюшек не напасешься, – сердито вырвалось у меня.
Первая голова оглушительно расхохоталась, вторая осуждающе покосилась, третья окончательно ушла в себя и с мечтательным видом шевелила губами, вероятно, сочиняя новый стих.
– Ох и пройдоха ты, бабка, – заметила первая голова.
– Хочешь жить – умей вертеться, – глубокомысленно изрекла вторая.
– Кручу, кручу, кручу, крылами кручу, – вдохновенно провыла третья, – с горы, с горы, с горы, как птица, лечу…
– Тсс! – хором оборвали ее другие головы и вытянули шеи на запад. Там ослепительным оранжевым шаром спускалось за горизонт солнце.
На несколько минут на горе воцарилась тишина, и только когда солнце окончательно исчезло из поля зрения, Змей Горыныч снова ожил.
– А ты чего прикатила-то? По делу или соскучилась?
– Базар есть, – рявкнула я.
Первая голова с уважением глянула на меня.
– Базар – благородное дело.
– Не дело это – гостей дорогих у порога держать, – вмешалась вторая голова.
– Правда твоя, – согласилась первая. И Горыныч, кряхтя на три голоса, поднялся и шагнул к входу в пещеру. – Пошли, что ли?
Уговаривать меня было не нужно, я с любопытством нырнула в проем между скал и попала в пещеру Али-Бабы.
Жилище Горыныча напомнило мне подводную пещеру знакомой атлантки Герти – те же блеск и роскошь самоцветов. Только если в пещере Герти сокровища золотым ковром стелились по полу, то жилище Горыныча было утыкано драгоценностями от пола до потолка. В прямом смысле.
На высоком, метров в пять, потолке рассыпались неведомые мне созвездия из самоцветов, каждый из которых был размером с кулак. Стены переливались драгоценными узорами: каждая щель в скале служила оправой для красивого камушка или золотого колечка. А на полу вдоль стен громоздились золотые горы. Подойдя к ближайшей из них, среди золотых монет, янтарных ожерелий и серебряных колец я с удивлением обнаружила чугунный котелок, обломок лопаты и колесо от телеги.
Стараясь не выдать восхищения от вида несметных богатств (Горыныч мог бы считаться первым олигархом в Лукоморье), я ухватилась за колесо и, выудив его из груды золота, покачала головой:
– Непорядок какой! Живешь, как на свалке. Разве ж это дело?
– Ты по делу пришла, – насупилась первая голова, – вот и дело сказывай. А как мне тут жить, сами разберемся.
– Мы сами с усами, – поддержала братца вторая.
Третья тем временем с мечтательным видом разглядывала «звезды» на потолке и вдохновенно бубнила под нос:
– Не имей сто рублей, а имей сто янтарей.
– Девицу бы тебе, – закинула удочку я. – Она бы уж тебя обиходила, порядок в пещере навела.
– Э нет, золотая моя! Не надо мне чужих порядков, – напрягся Горыныч всеми тремя головами.
– Была тут одна, Марфуша, – первая голова выругалась, – коза порядочная.
– Мы свой портрет каменьями самоцветными на полу тридцать лет и три года выкладывали, – поделилась вторая. – Дело за малым оставалось – добыть изумрудов для глаз и золотишка на хвост.
