Сергей Шведов - Варяжский сокол
– Ханука действительно привел с собой пятнадцать тысяч хазар и пять тысяч печенегов, – спокойно отозвался Карочей. – Сила, конечно, немалая, но вряд ли она отпугнет от Матархи нацелившихся на нее русов. Что же касается двадцати тысяч гвардейцев каган-бека Ицхака, то лучше, если о них не узнает никто, кроме присутствующих в этом зале.
– Двадцать тысяч гвардейцев! – не удержался от восклицания ган Беленгус. – А куда же смотрели наши дозорные?
– А вот это я у тебя должен спросить, дорогой Беленгус, – прищурился в его сторону князь Сагал, – ведь это именно ты назначен мною воеводой. Твое счастье, что незамеченными в Тамань проникли хазары, а не русы, иначе не сносить бы тебе головы. Поздравляю, бек Карочей, вы обвели вокруг пальца союзников, но будет совсем славно, если на ваш счет обманулись и наши враги.
– Когда вы ждете русов? – спросил скиф у Сагала, но смотрел он при этом на Варлава.
– Седмица – крайний срок, – тихо ответил пестун тана Аскольда.
– Прошу к столу, – опомнился наконец великий князь. – А что это за добрый молодец прибыл с тобой, Карочей?
– Бек Манасия, – представил спутника скиф, – младший сын кагана Обадии.
– Рад видеть у себя в гостях наследника великих дел достославного отца, – напыщенно произнес владыка Матархи. Таманцы по всей Хазарии и Руси славились своим красноречием, и, пожалуй, князь Сагал стоял одним из первых в этом ряду. А его величественным жестам мог бы позавидовать сам византийский император. Такому владыке да еще бы и державу побольше, цены бы ему не было. Впрочем, надо честно признать, и сам город Матарха, и прилегающие к нему земли под дланью великого князя Сагала явно процветали. Это Карочей, проехавший по Тамани немало верст, вынужден был признать. И будет очень огорчительно, если эта цветущая земля превратится в пепелище в результате жестокой и беспощадной войны. Надо полагать, князь Сагал отдает себе отчет в том, чем обернется поражение и для него лично, и для его подданных. Надутого ромейского павлина звали Леонидасом. Представляя его, князь Сагал перечислил такое множество пышных титулов, что у Карочея закружилась голова. Скиф называл Леонидаса воеводой, и тот против такого статуса не возражал. После второго кубка отличного таманского вина спесь с ромея сползла, как шелуха, и миру открылся вполне пристойный лик завзятого кутилы и сведущего в воинском деле человека. Во всяком случае, Карочей рад был услышать, что под началом у ромейского воеводы десять тысяч «бессмертных», готовых безропотно сложить головы за своего императора.
– А сколько славных витязей может выставить Тамань? – спросил у князя Сигала Карочей.
– Под моим началом пять тысяч конных и пять тысяч пеших, – ответил с разрешения владыки ган Беленгус.
Цифра, что и говорить, получалась внушительная. Не умевший читать Карочей в последнее время поднаторел в счете. Этому способствовали и собственный приобретенный достаток, и доставшееся от дядьки Борислава наследство. Скиф обнаружил почти все схроны Паука, чему поспособствовал кусок окровавленного пергамента, случайно подобранный в пустой каморке. Теперь состояние Карочея приближалось к пятистам тысячам денариев, но знали об этом только рабби Иегуда да перс Джелал, с коими скиф теснейшим образом сотрудничал. Так что в Матарху бека Карочея влекло не только желание послужить кагану и отомстить русам за дважды пережитое унижение, но и корыстный расчет. Ибо процветание Матархи и всего Таманского полуострова не в последнюю очередь обеспечивалось монопольным положением в торговле. И итильские купцы спали и видели, как бы прибрать к рукам здешние порты.
– Итак, у нас под рукой сорок пять тысяч конных и пятнадцать тысяч пеших, – порадовал присутствующих скоростью счета бек Карочей.
– Немало, – тряхнул черными кудрями воевода Леонидас.
– А какими силами располагают русы? – спросил Карочей у Варлава, скромно сидящего на самом конце стола.
– Под рукой у Искара Урса десять тысяч ротариев. В основном, это пешая фаланга. Хотя не исключаю, что им удастся переправить по берегу конницу. Но в любом случае она не будет насчитывать более пяти тысяч всадников, треть из которых – обученные верховой езде ротарии, а остальные – радимецкие, склавинские и новгородские мечники во главе с боготурами и Белыми Волками.
– Следовательно, – сообщил заинтересованным слушателям ган Карочей, – даже в худшем случае мы будем превосходить русов вчетверо. Однако если брать в расчет не количество, а качество, то надо признать, что преимущество здесь на их стороне.
– Но у нас же больше конницы? – не согласился со скифом Леонидас.
– Фаланга русаланов легко выдерживала удары даже арабской кавалерии, уважаемый воевода. Я собственными глазами видел, как они ударом длинных пик сшибают с коней облаченных в доспехи всадников.
– Но ведь можно же обойти их с боков? – стоял на своем ромей. – Не обязательно нападать в лоб.
– По бокам они поставят конников, – задумчиво почесал затылок Карочей. – А боготуры и Белые Волки умеют сражаться и пешими, и вершими. Впрочем, и среди русаланских ротариев немало хороших наездников.
– Среди радимичей и урсов очень много хороших лучников, – дополнил скифа тихий Варлав.
– Кому ты это рассказываешь, уважаемый, – вздохнул Карочей. – Я по милости этих собачьих сынов потерял у стен Варуны почти всех своих хазар. Самое главное, уважаемые воеводы, чтобы русы не обнаружили нас раньше времени. Это твоя забота, уважаемый ган Беленгус. Все подозрительные люди, шастающие вокруг Матархи, должны быть взяты и с пристрастием допрошены. И хорошо бы тебе, князь Сагал, затеять с русами переговоры сразу же после их высадки. Пусть думают, что ты до жути боишься их нападения на стольный град. И даже готов впустить их в Матарху на более-менее приемлемых условиях, но, разумеется, только в том случае, если они избавят твое княжество от прилипчивых хазар бека Хануки.
Глава 3
Битва за Матарху
Вот уж не думал не гадал достославный Константинос, бывший начальник конницы города Амастриды, что судьба и император обойдутся с ним так жестоко. Одна-единственная оплошность – и почти двадцать лет беспорочной службы улетели коту под хвост. И сегодня, благодаря негодяям русам, он всего лишь десятник в когорте «бессмертных». Нельзя сказать, что он рвался в Матарху, но все же сердце его грела мысль, что ему удастся посчитаться с русами и вернуть утерянную славу. Правда, была серьезная опасность сложить голову на чужой земле, и хотя вконец обнищавшему Константиносу вроде бы нечего было терять в этой жизни, он отнюдь не рвался в рай, рассчитывая еще на одну улыбку изменчивого счастья. За последние десять лет Константинос истаял едва ли не наполовину. Жизнь «бессмертного» и без того не мед, а уж человеку, чуть ли не половину жизни проведшему в седле и вкусившему сладость власти, она показалась просто адом. Хорошо еще, что удалось выбиться в десятники, благодаря старому знакомцу Леонидасу, и количество зуботычин и пинков, выпадающих на долю простого пехотинца, сократилось едва ли не втрое. Впрочем, Константиносу не стоило слишком уж сетовать на злую долю, ибо судьбы топарха Алексоса и командующего флотом Сиракоса оказались куда печальнее: обоих удавили по приказу императора.
