Мария Вересень - Ведьмин Лог
Ланка окинула Адриана пусть и незаплаканным, но весьма отвлеченным взглядом. Одевался он в последние дни в простое платье, как обыкновенный горожанин, но даже в черных штанах, заправленных в сапоги, в простой рубахе, подпоясанной кушаком, без сабли и в долгополом красном кафтане он выглядел благородно. В глазах его плескалась хоть и лукавая, но мысль, не простое непотребство, а широкая грудь выглядела так, что против воли хотелось к ней прислониться, и Ланке вдруг подумалось: неужто сын заговорщика не сможет подать хоть какой-нибудь совет? Ежели от мамы он перенял красоту, то, может, ум-то у него от папы? И она подалась вперед, смущая и радуя Адриана одновременно.
– Адриан Якимович, а что бы вы делали, если бы ваша сестра влюбилась в чернокнижника, который замуровал вашу бабушку и посадил на болоте чудище, а сами вы самозваная Дорофея Костричная?
Адриан сделал губы трубочкой, чтобы не рассмеяться. Мысль выдавать себя за Дорофею ему еще ни разу не приходила в голову. Даже если он мыслил иногда, от нечего делать, о побеге, но никак не в женском платье. Поэтому он предпочел высказаться афористично:
– Я бы делал это наилучшим образом.
– Ага, – задумалась Ланка и, погруженная в свои размышления, походя чмокнув Мытного в щечку, умчалась в покои супруги Гаврилы Спиридоновича. – Если я должна помогать сразу всем, то я и помогу сразу всем, – рассуждала она.
У круглолицей и мягкой, как пчелиный воск, жены Гаврилы Спиридоновича нашлось все необходимое: и тонкие храмовые свечи, и розовая вода, а главное – детское любопытство женщины, которая, живя в самом ведьмовском княжестве Северска, ни разу настоящего ведьмовства-то и не видела. Правда, приезжали какие-то старушки несколько раз, заговаривать грыжу у сыночка Бореньки да у самой княгини роды принимать. Но чтобы вот так, сама гроссмейстерша Лапоткова, которая на деле-то, оказывается, благородного рода Костричных, звала ее принять участие… Это было так необычно и так увлекательно, что молодая хозяйка Серебрянска, не задумываясь, согласилась, даже несмотря на гонения, которым подвергались люди, занимающиеся ведьмовством или заподозренные в оном.
– Очень просто, – заговорщицки шептала Ланка, – когда я буду говорить «благовествуй», делаешь свечой вот так, а когда «быть посему»… – она споткнулась, словно прислушиваясь к чему-то, – то этак делаешь трижды.
– А что мы делаем? – азартно выспрашивала сообщница.
– Во-первых, – Ланка загнула палец и выложила на стол листочек, исписанный мелкими торопливыми буквицами, – «изгнание зла, порчи и горестей». Потом «козней вражеских развевание». «Пути счастливое разрешение», «любви воцарение», «злых сердец умягчение»… – начала она перечислять все подходящие заговоры. Всего набралось больше дюжины, и один из них был любовным.
Именно с любовными заговорами дело обстояло сложнее всего. Как говаривала Рогнеда, «прыщей на носу любой дурак наговорить сумеет, а вот приворожить милого дружка по-настоящему не испытавшая любви девица не сможет». У Ланки в последнее время появились какие-то странные чувства по отношению к Мытному, потому она, посчитав, что попытка не пытка, решила себя проверить, заменив в заговоре слова «безоглядно влюбится» на «в дверь мою постучится». Так оно было безопасней, а то Пантерий любил рассказывать всякие ужасти про то, как влюбленные покойники по ночам к бестолочам лазали, а так – будет только стучать. Она представила себе костлявую руку, барабанящую в полночь в дверь, и нервно хихикнула.
Платья они надели белые, венки девки принесли из одуванчиков и тех несчастных цветов, что успели проклюнуться в цветнике. Выглядели они при этом площадными дурочками, но молодую Серебрянскую ее вид привел в неописуемый восторг. Она заявила, что чувствует себя юной богиней, и коль все сложится хорошо, то обязательно введет какой-нибудь праздник весны, чтобы простолюдинки и благородные на нем плясали вот в таком виде, без всяких чинов. Ланка не стала ей говорить, что таких праздников в ее княжестве аж три, но благородных на них не приглашают, потому что боятся умереть со смеху. И как она теперь понимала – не зря опасаются, есть среди них сущие дети! А ведь это княжна, не купчиха какая-нибудь!
К вечеру весь замок загадочно молчал, даже допросчики чего-то заподозрили – с такими загадочными и многозначительными лицами мимо них ходили чернавки, поломойки, чья хозяйка прикоснулась к великим таинствам Ведьминого Круга, посвященная в магички первого уровня самой Дорофеей Костричной. Вот вам, а не борьба с ведьмовством! И первая новость не успела разнестись по округе, как уж вторая всех привела в восторг: два сердца стучали учащенно быстро и Адриан тонул в зеленых ведьмовских глазах Ланки, а та невольно поднималась на цыпочки, словно земля ее уже не держала, а за спиной выросли два трепещущих крыла. Потому что стоило ей произнести два последних слова заговора на Адриана, как в дверь властно и с чувством постучали – надо ли говорить, что это был сам Мытный. Ланка была так счастлива, что наконец испытала то самое, о чем пишут в сказках и в песнях поется, что позабыла и про сестру, и про чернокнижника, да и про бабулю тоже. Ей доложили, что какие-то гайдуки ломятся к ней, чтобы засвидетельствовать почтение, – она всех послала. А мелькнувшему в окне Серьге Ладейко искренне призналась:
– Сережка, я влюбилась! – совсем не озаботившись, чем закончится его падение со второго этажа.
По счастью, Ладейко духом оказался крепче Митяя и сразу отрывать Мытному голову не пошел, впал в кручину, напившись в первый день своей службы по-скотски, чем снова подтвердил легенду о семье Костричных, что слуги у них тоже странные, с такими без приключений шагу не шагнешь.
Вечер наваливался слишком стремительно. Я смотрела на малиновое солнце и чувствовала, что готова самолично, руками, закатывать его обратно на небо, лишь бы не наступала ночь. Все представляла себе, как Фроська отбросит крышку каменного гроба, лишь появится первая звезда. И гадала: как можно одолеть это чудище? Перебирала в голове различные варианты, готовая даже Решетникову в ноги броситься, лишь бы он поднял народ с вилами вдоль кромки всего болота. Только ведь не послушает он меня, бросит в какой-нибудь подвал, а Подаренка сожрет еще кого-нибудь. Или хуже того, очухается до такой степени, что начнет ворожить. Это самое страшное – на упыря еще можно найти управу, а полумертвая ведьма – это ведь почти что навка, а навок в Северске уже давно разучились загонять туда, где им самое место. Я сидела, сжавшись в комок, и со стороны походила на нахохлившегося воробья. Илиодор, попетляв вокруг меня, как водомерка, с различными «э-э», «м-м», «о-о» в надежде привлечь внимание и в легкой светской беседе развеять мою грусть, был обтявкан и предпочел в конце концов компанию Архиносквена. Архимаг сначала косился на него, видимо ожидая пакостей и подначек от чернокнижника, но златоградец сумел натянуть на себя маску восторженного студента, который с трепетным обожанием заглядывает в рот преподавателю в надежде на поучительные откровения. Склонный к менторству колдун сломался, как деревенская дуреха в лапах городского балагура и повесы. Сначала бросил пару фраз, как застрельщики на поле боя бросают копье во вражескую рать, без надежды пришибить кого-нибудь, а просто показывая, что дальше соваться не следует, Илиодор наивно кивнул – и через некоторое время они уже спорили о высоких колдовских материях.
