Дэниел Абрахам - Война среди осени
Войска с грохотом врезались друг в друга. Воздух наполнился запахом крови, яростными воплями. На площадь высыпало еще больше народу; людские потоки хлестали из-под земли и неслись по улицам. Унизительная боль мешала Баласару идти. Каждый раз, когда он пытался выпрямиться во весь рост, колени дрожали, угрожая подломиться.
Все призраки, которые следовали за ним. Все люди, которыми он пожертвовал. Все жизни, которые погубил ради спасения мира… Все они привели к этой вот потешной схватке. Белый снег с черными плешинами брусчатки запятнала свежая кровь. Мужчины Сетани и Мати неслись через площадь, рыча и лая, точно псы. Армия Гальта, величайшее войско на свете, делала жалкие попытки отразить их натиск, согнувшись пополам от боли.
Сцена стоила шутовского действа. Разве справедливо было, что вещь столь забавная вселяла один лишь ужас?
«Они перебьют нас, — подумал Баласар. — К утру никого не останется, если их не остановить».
Он дал команду отступать. Спотыкаясь и чуть не падая, воины повиновались приказу. Улица за улицей лучники сдерживали нападающих, наугад стреляя из луков и арбалетов. Пехотинцы спотыкались и всхлипывали. Товарищи подставляли им плечо, но вскоре начинали спотыкаться и сами. Тогда их подхватывали другие руки. Небо темнело, снег валил все сильнее. Когда Баласар добрался до построек на юге, которые приказал захватить утром, стало так темно, что нельзя было разглядеть, что творится на другом конце улицы. Снег опустил над городом полог, чтобы скрыть их позор.
Защитники Мати тоже отступили. Укрылись в своих теплых норах, оставили Баласара и его людей на милость ледяной ночи. Гальты костров почти не разводили, ели мало. Повсюду в темноте слышались только стоны и плач. Баласар укрылся в каком-то доме и развел слабенький костерок в очаге на кухне. Когда понадобилось облегчиться, он с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к двери черного хода. Моча почернела от крови и воняла тухлятиной.
Он подумал, как все вышло бы, если бы он остался в Гальте, если бы ограничился походом по Западным землям, Эймону, Эдденси и Бакте. Чем все обернулось бы, если бы он не сделал попытку?
Он заставил себя обойти дома, где устроились его люди, и ходил, пока боль не стала нестерпимой. Воины прятали глаза. Не из ненависти. От стыда. Баласар плакал и не мог остановиться, хотя слезы замерзали на щеках. Наконец он свалился в углу чайной. Глаза слипались сами собой, не помогла даже мысль, что он замерзнет насмерть, если перестанет двигаться. В забытьи он почувствовал, что кто-то укрыл его одеялом. Какой-то добрый, обманутый воин, который все еще верил в своего полководца.
Он спал тяжело, будто в лихорадке, и проснулся разбитым и уставшим. Боль немного утихла. Понаблюдав за остальными, он понял, что им тоже стало лучше. Однако первое резкое движение отозвалось леденящей вспышкой. Сражаться он был не в состоянии. Командиры, оставшиеся в живых, попробовали хотя бы на глаз оценить потери. Вышло, что за день он лишился трех тысяч. Одних погубили враги, другие упали во время отступления и замерзли. Почти третья часть войска. Каждый третий. Новый призрак за спиной. Жертва высокой цели, которая, как он думал, по плечу ему одному. От Юстина не было никаких вестей. Баласар пожалел, что отпустил его.
За ночь тучи разошлись. Величественный купол небес окрасился дымчато-голубым, как яйцо малиновки, цветом. Черные башни, подпиравшие его, перестали сыпать градом стрел и камней. Может, у них иссякли запасы, а может, в этом просто не стало нужды. У Баласара и его людей и так хватало бед.
На смену снегопаду пришел обжигающий холод. Воины собрали все, что можно, чтобы развести огонь в очагах домов — сломанные стулья и столы, уголь из паровых телег. Огонь танцевал, потрескивая, но жар таял всего в ладони от источника. Маленьким кострам было не справиться со стужей. Баласар, сгорбившись, сидел возле очага в чайной и пытался понять, что им делать теперь, когда все пропало.
Припасов пока хватает, думал он. Чтобы пить, сгодится и талый снег. Можно жить в захваченных домах, пока местные жители не начнут устраивать ночные вылазки и резать им глотки во сне, или пока не придет настоящий буран. Тогда от них останутся только трупы с почерневшими лицами.
Единственная надежда — ударить снова. Они подождут день, а может, два. Наверное, андат уже причинил им весь вред, который мог. Пусть лучше они умрут в попытке прорваться вниз. Они и так обречены. Уж лучше погибнуть, сражаясь.
— Генерал Джайс!
Баласар поднял взгляд от огня, внезапно осознав, что смотрел в него чуть ли не целое утро. Юноша, стоявший в проеме двери, показывал куда-то на улицу. Слова срывались с его губ — тяжелые, белые.
— Они пришли, генерал! Они зовут вас.
— Кто?
— Враги, генерал.
Баласар помедлил, стараясь взять себя в руки, поднялся и медленно вышел из дома. Вдали столбами поднимался серо-черный дым. На северной стороне одной из огромных площадей выстроилось около тысячи мужчин. Или женщин. Или нечистых духов. Они так закутались в меха и шкуры, что едва походили на людей. Между ними стояли гигантские каменные печи. Языки пламени вздымались на два человеческих роста и лизали небо. В центре площади поставили черный лакированный стол с двумя стульями. Среди льда и снега он казался видением из сна, как рыба, плывущая в воздухе.
Баласар вышел на южный край площади, и ропот голосов, которого он раньше не замечал, вдруг стих. В безмолвии стало слышно, как трещит и ревет голодный огонь в печах. Баласар поднял подбородок и оглядел ряды противника. Если бы они пришли сражаться, то не выслали бы гонцов. И тогда им не пригодился бы стол. Намерения были очевидны.
— Беги, — сказал Баласар пареньку. — Приведи людей. И найди мне знамя, если оно еще осталось.
Через полторы ладони ему раздобыли знамя, серый плащ и новый меч. Двое барабанщиков выжили. Они начали отбивать гулкий, вибрирующий ритм, когда Баласар вышел на площадь. Он знал, что все могло оказаться уловкой. Если люди, укутанные в меха, прятали за спиной луки, сейчас они только и ждали, когда можно будет утыкать его стрелами. Баласар гордо расправил плечи и ступал со всей уверенностью, на какую был способен. Он слышал, как за спиной вполголоса переговариваются его воины.
На другом конце площади толпа расступилась, и вперед вышел человек. На нем были плотные одежды из черной шерсти, расшитые золотыми нитями, хотя голова осталась непокрытой. С величественной грацией, которая отличала хаев даже тогда, когда они умоляли о пощаде, незнакомец направился к столу. Они подошли к столу почти одновременно.
Удлиненное, чисто выбритое лицо хая несло печать сильной воли. Его глаза казались темнее, чем предполагал их цвет. Так вот каков был враг.
