Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
– Я тебя люблю. Что бы ты там ни думала. Как жаль, что я не успел тебя украсть.
– Куда бы мы делись…
– Всё равно. Может быть, с год бы ещё протянули.
– Разве что с год. Меньше.
– Сто дней. С тобой. И умереть… А так – умереть без тебя.
– Со мной.
– Без тебя, родная моя, единственная, без тебя… Не велено. Подлость-то, а? Ты во всём этом деле нужна только живая.
– Это уже зависит не вполне от нас.
– Вообще не от нас, в том-то и беда. И не зависит даже.
– Алёш…
– Нет, ничего. Я просто хочу – и ничего не могу с собой поделать – чтобы они все сдохли. Внезапно – и даже без мучений. Я ненавижу… всё. Всех. Я вижу в них – во всех – единого виновника нашей разлуки. За миг с тобою я готов отдать… я не знаю: загробное блаженство, жизнь родных – которые ещё выжили как-то в этом проклятом мире, – и вообще всё, всё…
– Смешно: а я вдруг стала загадывать далеко вперёд. Если мы вдруг почему-то уцелеем… нет, не так. Ты уже спас меня. Ты спас меня – я даже не могу назвать, от чего, но от чего-то ужасного, засасывающего… Кузня, Кузня – это гениальное изобретение, но до чего же страшное изобретение!.. Так вот, о далеко вперёд: я всё равно буду с тобой. Что бы ни случилось – я буду с тобой. Вот и всё. А если какая-нибудь сволочь попытается нам помешать…
– Тем хуже для сволочи.
– Вот именно.
Дороги оставалось всего ничего. Зелёный шатёр штаба Вергиния был уже вот он – в десяти шагах. Алексей придержал жеребца, и стража подтянулась, так что всё выглядело вполне чинно; Отрада ехала рядом, стремя в стремя, и смотрела перед собой…
– Ура кесаревне! – крикнул кто-то издали, и хор тут же подхватил: – Ура кесаревне! Ура кесаревне Отраде! Да здравствует наша кесаревна Отрада!!!
Она посмотрела на Алексея. Тот ехал с каменным лицом.
Ты знаешь меня всю, подумала вдруг она. У меня просто не может случиться от тебя тайн… Я вижу твою ухмылку, которую ты так тщательно прячешь. Когда ты успел побриться?..
Меж тем человечек, назвавший себя Руфином Асинкритом, актёром деревенского театра, сидел в грязной заворотной корчме, заслуженно пользующейся дурной славой. Отсюда до Долины Роз было рукой подать – тридцать две версты; но никто не сказал бы, глядя на посетителей и корчмаря, что где-то совсем недалеко грохочет битва, от исхода которой зависят судьбы стран и народов. Ослик Руфина (на самом деле его звали иначе, но он столько раз менял имя, что уже сам затруднялся в тех случаях, когда ему следовало вспомнить настоящее) пребывал в стойле и жевал себе овёс, до которого был большой охотник. Руфин же никогда не жалел потратить лишний медяк, чтобы верный бегун всегда был весел и достаточно силён. Конечно, ему – ослику – никогда не поспеть было за быстроногими скакунами, которых так ловко менял Венедим; но и концы Венедиму приходилось делать более длинные, более размашисто колебаться относительно некоей условной точки, которую Руфин совершенно непроизвольно вычислил и поместил куда-то в район непроходимых болот, именуемый Диким Брегом – если идти от Столии строго на север, не сворачивая ни перед чем, в него и упрёшься вёрст через сто пятьдесят… ослику же не требовалось так поспевать, он просто колебался относительно всё той же точки, но с меньшим размахом, поскольку скоростью перемещения был обделён от природы – зато был преисполнен упорства в своих намерениях.
Ослик лучше, чем Руфин, чувствовал Венедима, и когда тот удалялся чересчур далеко, начинал проявлять характер.
И вот теперь тот, кто называл себя Руфин, сидел за тёмным от пролитого пива столом и пытался напоить себя так, чтобы ничего не чувствовать. Притом сделать это следовало настолько осторожно, чтобы и самому не догадаться об истиной цели предприятия…
И дело было не в Венедиме – к нему тот, кто назвал себя Руфином, не чувствовал ничего, кроме равнодушия. Честный рубака… умеет считать до трёх. Всё. Но, пройдя через него, человечек случайно дотронулся до кесаревны…
Это было почти как ожог.
Нет, он не наткнулся на защиту – в конце концов, он был достаточно опытен, чтобы обходить выставленные рога и колья. Кесаревна защиту не ставила. Может быть, не умела. Но, скорее всего, просто знала – ей это не нужно.
Такой жуткой внутренней высоты – или глубины? – он в своей богатейшей практике ещё не встречал…
И вот поэтому в момент, когда он должен был, отрабатывая полученные уже деньги, подчинить себе простого, как матрац, Венедима Паригория, дабы понудить его ещё раз пленить кесаревну и доставить по назначению – Руфин вливал в себя чарку за чаркой мерзкого можжевелового самогона, чуть сдобренного лимонной цедрой. Прекрасно понимая, что это, вполне возможно, последняя в его жизни выпивка. Но ничего другого он просто не мог придумать. Желаемое отупение никак не приходило, и что-то внутри Руфина подсказывало ему, что – и не придёт. Или придёт, но поздно.
Глава седьмая
Когда Блажену унесли, накрыв по обычаю небеленым холстом, Войдан подошёл к Рогдаю и встал рядом.
– Кружит и кружит, – пробормотал он, закашлялся и выплюнул зуб. От него исходил кисловато-сернистый запах, как от прокисшей капустной похлёбки. – Кружит и кружит. Плохо дело, дядюшка, ой как плохо. Не устоять мне. А уж паду, так и конец наступит. Говорил – не дело затеяли…
– Говорил, – согласился Рогдай, напряжённо всматриваясь в даль. Песок из часов высыпался весь, а хор Вергиния всё ещё не пришёл в движение. День был такой – вязкий. Всё требовало чуть больше времени, чем обычно. Совсем ненамного – зато всё. И эти кусочки времени собирались и собирались вместе, и вот уже скоро начало вечера, а сражение по-настоящему и не начиналось.
Пока всё, что было, – не более чем некий обмен условностями. Бои по правилам. Но сейчас конкордийцы должны прорваться – скорее, на левом крыле, – и мы начнём отступать, отступать быстро, почти бежать: дабы не быть поражаемы и в грудь, и в спину. Вот-вот это случится…
И это – цель Иерона сегодня. Чтобы мы побежали. А он бы нас преследовал. Вон и конница его вышла на берег, готовая к переправе…
Вот и прорыв. Слева. Хор рассечён, центр смят, фланг отступает в относительном порядке. Вижу, всё вижу. Сейчас по всем законам я брошу резерв на затыкание прорыва…
– …когда вот так посмотришь вокруг… помните, дядюшка, была мода на гадания по кляксам, пятнали чернилами бумаги и одежды и смотрели, на что похожи кляксы, – когда посмотришь, то сразу становится ясно, что всё вокруг – кляксы после того акта творения, после взмаха руки Создателя, и да – они на что-то похожи, похожи двояко: внешне, и за то мы даём им имена, – и сущностно, но от этого мы все старательно отмахиваемся, чураемся, убегаем, лишь бы не замереть, уставясь в одну точку… потому что, постигая сущность, уходим от формы и пропадаем для мира форм…
