Кэйтлин Свит - Узор из шрамов
Он мудрый король, говорили люди. Мудрый и сострадательный, более сильный и волевой, чем его двоюродный брат.
Я сидела в своей маленькой светлой комнате и не скучала по старой. Я не скучала по двору провидцев, по школьным классам и деревьям, по пруду с его зелеными светящимися рыбками. Я не чувствовала ничего, даже когда Силдио с опаской рассказал мне, что Мамбуру и Раниора перевезли в городской дом. Он не говорил о Селере и Лаэдоне, который теперь, после смерти Телдару, вновь утратил жизнь. Он не рассказывал ни о короле, ни о Бардреме, а я не спрашивала, потому что тогда мне было все равно. Он говорил только о моих созданиях-героях, которые могут умереть лишь с моей смертью. Он говорил, что у ворот дома собираются люди. Они смотрят на заросший сад, на высокие зарешеченные окна и не знают, должны ли меня жалеть, бояться или восхищаться — может, даже чуть больше, чем восхищались до сих пор.
Тогда я была одна, если не считать Силдио и Борла. Король Деррис пытался забрать его к себе: охотничья собака, которая, будучи созданием Видения на крови, отважно напала на врага Сарсеная, как его предшественники несколько веков назад. Но Борл выл день и ночь, в королевских псарнях и покоях короля. Выл, царапал гобелены и двери, пока его не вернули ко мне.
А потом король принес кое-кого еще.
— Она больна, — сказал он. Он сделал жест, и сиделка передала мне Лаиби. — Я хотел сам ее вырастить, но не могу. Взгляни — она больная и слабая. В любом случае, она твоя. Так сплетен Узор.
Лаиби едва дышала. Она была такая крошечная, такая худая, хотя сейчас должна была ползать, смеяться и сидеть, размахивая пухлыми кулачками. Я убрала волосы с ее лба, где билась вена. Она перевела на меня слепые глаза и издала мяукающий звук. Я подумала: «Бедное дитя. Может, она заставит тебя почувствовать хоть что-нибудь?»
Но я не почувствовала ничего.
* * *Однажды осенним утром в дверь постучал Силдио.
— Госпожа, — сказал он. Он все еще называл меня так, когда никто не слышал. — Вас хочет видеть испа.
Секунду я просто сидела, глядя на спавшую в колыбели принцессу. Потом встала и открыла дверь.
— Испа. — Неожиданно мой мертвый, бесцветный голос прозвучал с достоинством. Я впустила ее. За ней вошла Уджа; перья ее хвоста подметали пол. Силдио смотрел на них обеих.
— Должно быть, вы рады, что вернули ее, — сказала я, кивнув на Уджу. Я не собиралась быть вежливой. Больше месяца я думала лишь о том, чтобы схватить Нелуджу и заорать ей в лицо, но это были фантазии. Теперь, когда она пришла, я не могла найти в себе сил.
Нелуджа посмотрела на птицу, потом на меня. Ярко-желтый платок подчеркивал ее гладкое темное лицо, все его впадины и выступы. Платье было оранжевым. Они с Уджей были такими яркими, что даже Лаиби, подумала я, могла бы их увидеть.
— Это так, — сказала она. — Я немного за нее тревожилась, когда она решила отправиться с ним.
— Она решила? — Я бы засмеялась, если бы могла. — Он думал, что украл ее. Конечно, для этого вы обе слишком умны. — Я присела перед Уджей, которая наклонила голову и посмотрела на меня. — Зачем? Зачем ты сидела в его клетке все эти годы, если могла освободиться?
Нелуджа положила руку на голову птицы.
— Испарра течет через нее, как и через нас. Мы не всегда ее понимаем, только чувствуем и смотрим.
Я выпрямилась.
— Слова! — сказала я, как когда-то Игранзи. Кажется, во мне все же осталось немного силы. — Слова красивые и пустые. Нет, смотреть — это правда. Это вы делаете хорошо.
Я чувствовала, что краснею. Я пыталась отдышаться, успокоиться, остыть: если я начну что-то чувствовать, то могу не совладать с собой.
— А чего ты ожидала от меня на холме? Испы не воины. Мы не бросаем копья, и иногда это означает, что мы не можем помочь.
— Но до холма! — воскликнула я. — Испарра годами показывала вам тьму — вы сами об этом говорили. Говорили Халдрину. Если бы вы сделали что-то, хоть раз — утопили бы Телдару, когда он был в Белакао, отравили вино, когда впервые приехали сюда, — ваша сестра была бы жива. И еще столько людей, если бы вы действовали.
Ее взгляд был невыносимо мягким.
— Ты не могла выбирать. И ты не можешь понять, почему не могут другие. Смотри, — продолжила она, подойдя к колыбели. Нагнулась, положила руки на край, слегка наклонила ее, и перед нами появилось худое желтоватое лицо Лаиби. — Смотри, что происходит, когда есть действие, но нет принятия.
— Нет. Нет. Ваша сестра была такой чудесной, когда носила этого ребенка, она и Халдрин так его ждали. Я пыталась избавить их от скорби.
Мой голос дрожал. Уджа клюнула мою ладонь. Борл лизнул другую. Я сунула руки подмышки.
— Теперь, — произнесла я более ровным голосом, — вы скажете что-нибудь умное о страданиях. Что страдания человека — всего лишь ветка в потоке испарры.
Нелуджа улыбнулась. Она отличалась от Земии, но в их улыбках было что-то общее.
— Раз ты сама об этом сказала, я, пожалуй, не буду. — Она вновь стала серьезной. — Ты тоже страдаешь, испа Нола. Не думай, что это неважно.
Я впилась пальцами в кожу.
— Я больше не испа Нола, как вам известно.
— А стала бы вновь, если б смогла?
Я посмотрела в окно на полоску неба. Ни облачка. Впрочем, дул ветер: то и дело в окне показывался край траурного флага по Халдрину — сине-черного, развевающегося над воротами.
— Я все время это представляла. — Я сглотнула. Иногда желание произносить собственные слова было таким сильным, что застревало в горле, как когда-то проклятие. — Представляла, как он возрождает мои Пути. Представляла прорицание — все видения, все слова, то, как люди восторгаются, благодарят меня, или даже злятся и плачут. Но только чтобы видения были правдивы.
Я вновь повернулась к ней.
— Испа, в четырнадцать лет я потеряла все. В моем последнем видении были бабочки и склон холма. Я порадовала им девушку из борделя. Больше такого не будет, никогда.
— Нет. Но что если бы кто-то сильный восстановил твои проклятые пути?
По ее плечу и руке пробежала ящерица. Я подумала: «Белое в ее черных глазах похоже на пену». Этот образ мог бы придти в голову Бардрему, и я бы посмеялась, а он отбросил бы волосы со лба, разозленно взглянул на меня, а потом ушел в свою комнату и захлопнул покосившуюся дверь. Через несколько часов, втайне от Рудикола, он бы высыпал мне на колени кучу засахаренных миндальных орехов.
— Я это представляла, — медленно ответила я. — Но больше нет. И вы никогда этого не сделаете. Зачем спрашивать?
