Элеонора Раткевич - Меч без рукояти
– Это, выходит… – прошептал Байхин, бледнея в темноте от внезапной догадки – благо еще, что в темноте не видать. – Это нас, выходит, ждали… и листьев насыпали… чтоб мы не могли пройти незаметно.
– Если бы, – сквозь зубы процедил Хэсситай. – Здесь о безопасности никто и не помышляет… А тот, кто помышляет, таких глупых ловушек не устраивает. Здесь просто пируют.
– Так и что? – не понял Байхин.
– Пируют, – терпеливо повторил Хэсситай. – Листва-то осенняя, взгляни.
Байхин осторожно поднял с пола несколько листьев и поднес поближе к окну, стараясь в неверном лунном свете разглядеть их. Прав оказался Хэсситай – листва была осенняя, тускло-рыжая и лилово-красная в лунном свете. Края и кончики листьев мутно отблескивали серебром и золотом.
– Что это? – растерянно произнес Байхин. Листья выпали из его рук, покружились немного и почти беззвучно опустились на пол.
– Роскошь, – зло зашипел Хэсситай. – В здешних краях ни зимы, ни осени не бывает. Местные уроженцы иной раз и не знают толком, какая она из себя, осень. Зато они наслышаны, что знатные и утонченные ценители прекрасного в других странах любуются прелестью осенней листвы. Разве ж можно чужедальним вельможам хоть в чем-то уступать? Ни-ни. Их еще и переплюнуть надо, чтоб обзавидовались до смерти.
– Так ведь осень рядышком, за горами. – Байхин все еще ничего не понимал. – Перейди через горный проход, да и любуйся себе сколько влезет.
– И опять ты дурак выходишь, – возразил Хэсситай. – Тогда это станет удовольствием для простонародья. Слишком просто и слишком дешево. Тащиться через горы, чтобы посмотреть, как листья прямо на земле валяются, – разве ж это достойно вельможи? А вот бешеные деньги платить, чтоб тебе нагребли с десяток возов этих листьев, да не каких попало, а самых отборных, листочек к листочку, да чтоб доставили прежде, чем они посохнут-повянут, – это да, это по-княжески. А еще каждый листочек тронуть золотым или серебряным напылением… и опять же не как попало – поверь мне, над этим самолучшие художники не покладая рук трудились… и не на землю вывалить отмытую да расписную листву, а на мраморные полы, на шелковые полотнища, на дорогие ковры… Вот этим уже и придворному полюбоваться не зазорно. Он ведь не чета всяким там землепашцам вонючим и торговцам презренным. И иноземным вельможам тоже. Об заклад бьюсь, что весь Внешний Дворец листьями усыпан.
– Это же сколько золота… – почти неслышно присвистнул Байхин.
– Меньше, чем ты думаешь, – блеснул зубами в полутьме Хэсситай. – Придворные, конечно, народ безмозглый – а вот король хоть и безумец, но не дурак. Пыль в глаза пустить всегда приятно, особенно золотую, но перемалывать всю свою казну на пыль он не станет. Я слыхал, что после пира всю листву сей же час собирают и на вороха раскладывают – отдельно серебрёную, отдельно золоченую, а потом придворные ювелиры ее сжигают и все золото-серебро до крупиночки извлекают – и не приведи Боги им самой малости недосчитаться. Разбираться, кто украл, не станут – всех слуг через пыточную камеру пропустят, пока не возместят недостающее. Правда, теперь с этим вроде как полегче: прислуживают на пирах пустоглазые, а они без приказа не воруют. Конечно, если им прикажут… сам понимаешь.
– Так ты и раньше про этакое любование листьями слышал? – При слове “любование” Байхин поморщился: сам он хоть и в знатной семье рос, а таких безобразий даже за его кичливым отцом не водилось, и осенней листвой Байхин привык любоваться в ее естественном виде.
– Слышал, – признал Хэсситай. – Только одно дело – слышать, а другое – собственными глазами увидеть. Я и не предполагал, что это хоть вполовину так мерзко.
– А если слышал, – ядовито поинтересовался Байхин, – может, скажешь, как мы теперь через все это шуршание пройдем?
– Обыкновенно, – в тон ему ответил Хэсситай, – ногами. Сначала одну ногу перед собой ставишь, потом другую…
– Сам понимаю, что не на руках, – огрызнулся Байхин. – Тут ведь прокрасться немыслимо.
– А мы и не будем, – возразил Хэсситай.
– Но ведь нас услышат, – запротестовал Байхин. Хэсситай вздохнул.
– По-моему, ты наслушался всяких песен о деяниях великих героев и прочих баек. В жизни так не бывает. Зачем нам подкрадываться? Нас мигом заприметят. Мы просто пойдем. Как все. Подумаешь, услышит кто-то, что в коридоре зашуршало! Мало ли кто может там шуршать. Слуга выпивку несет, к примеру. Нет, приятель, если ты надумал незаметно подкрадываться, – Хэсситай покачал головой, – ты мне эти штучки брось, пока не поздно.
И с этими словами он ступил на ковер из листьев и зашагал, не обращая внимания на шорох.
Байхин волей-неволей последовал за ним. Неотвязный шелест по-прежнему преследовал его, мучил своей неуместностью, и Байхин что есть силы старался побороть себя и не вздрагивать на каждом шагу.
– Какого же я дурака свалял, – произнес внезапно Хэсситай самым что ни на есть обыденным тоном.
– В каком смысле? – не понял Байхин.
– В самом прямом, – тем же невыразительным тоном пояснил Хэсситай. – Я имел глупость пошутить. Подтрунивать над тобой начал. Тут моя магия во мне и колыхнулась. Я совсем упустил из виду, что король – тоже маг, а маги друг друга чуют… вот он и почуял, как сила во мне пошевелилась.
– Почем знаешь? – не поверил Байхин.
– Я тоже его почуял, – ответил Хэсситай, – Давно я с магами дела не имел, вот и позабыл… Тут-то мне и напомнилось. Ты прибавь шагу, прибавь. Магия, конечно, магией, но и о страже дворцовой забывать не стоит. Наверняка они уже вышли наперехват. Нам надо поспеть раньше.
– Уже не поспеем, – заметил Байхин.
– Слышу, – почти беззвучно шепнул Хэсситай. Действительно, мудрено было бы не услышать. Осторожный лязг несмелым тихим эхом отпрыгивал от стен – и, опережая его, вдоль по коридорам катились волны шороха.
– У нас только один путь остался, – выдохнул Хэсситай на ухо Байхину, указывая на массивную дверь пиршественной залы, темную, почти неразличимую в полумраке коридора.
Байхин содрогнулся, но кивнул: лучше уж погибельный путь, чем вовсе никакого. Хэсситай отошел на полшага, примерился и мощным пинком распахнул дверь.
Хмельные выкрики хлынули разом в коридор – и разом же растерянно стихли. Из темноты отлично было видно, как повскакали со своих мест пирующие, как заозирались в недоумении… но яркое пламя светильников слепило им глаза, выгадывая для обоих киэн еще несколько мгновений относительной безопасности.
Пол пиршественной залы был усыпан золочеными листьями почти до колен. Только посредине оставалось немного чистого пространства – там, где на небольшом возвышении стояла огромная клетка, где кружились в смертоносном танце двое бойцов с каменно-недвижными лицами и прыгучим, не способным остановиться взглядом. Тяжелые мускулы бойцов лоснились от пота. Лишь эти двое не обратили внимания на неожиданное вторжение. Они продолжали свой исполненный бесцельной ярости поединок. Безумные бойцы, любимое развлечение пустоглазого простонародья… и утонченных придворных, ценителей прекрасного и любителей схваток до смертельного исхода.
