Юлия Зонис - Дети богов
Жесткие пальцы впились мне в плечи и рванули вверх.
— Вставайте, Ингве. Вы им не принадлежите.
— Кому — им? — прокаркал я.
Горло мое было плотно забито сухой листвой.
— Им. Старым Богам. Умирающему миру. Тем, кого уносит ветром. Вы. Им. Не. Принадлежите.
Каждое слово Иамен сопровождал рывком, и все же ухитрился поднять меня на ноги.
— Возьмите меч.
Он сунул рукоять мне в пальцы.
— Зачем? Он тоже умер…
И правда — за похоронной мелодией я совсем перестал слышать голос Тирфинга.
— Не мелите чушь. Этот меч пережил сотни миров. А у нас гости…
Я обернулся.
Вверх по холму крался волк. Дыбилась рыже-серая шерсть. Знакомые желтые глаза яростно таращились, лапы осторожно приминали беснующуюся под ветром траву. Прижимаясь брюхом к земле, оскалив клыки и тихо рыча, тварь приближалась. Иамен, вместо того чтобы приготовиться к достойной встрече, закинул катаны в ножны и отступил назад. То ли он считал, что схватка меня освежит. То ли не хотел ввязываться по какой-то другой причине. Тварь поджалась. Зарычала сильней, обнажив верхние желтоватые клыки. Рычание прозвучало ближе и реальней похоронных колоколов. Зверь прыгнул. Пахнуло шерстью и горячим зловонным дыханием. Я отшатнулся — и, полуослепленный музыкой и потоком листвы, рефлекторно махнул мечом. Блеснули золото и сталь. Волк извернулся в прыжке и приземлился уже на три лапы, а четвертая покатилась по траве, рассыпая кровавые капли. Тварь взвизгнула. Вскочила. Тирфинг в моей руке, отведавший крови, тихо, но довольно заурчал. Волчина поджал обрубок левой передней лапы и поскакал прочь, оставляя за собой красную дорожку. Поскакал к лесу. У меня не было сил его преследовать. А у некроманта, видимо, не было желания.
Опираясь на меч, я поднял голову. Ураган почти утих. Последние колчья листвы уносило ветром за реку. Выстоял ясень, и даже ветки не обломало — все так же светло шевелил он чуть поредевшей кроной, все так же пробивались сквозь сетку ветвей солнечные лучи. И только у меня в ушах все продолжала звучать поминальная музыка — не помог ни оживший меч, ни стычка с Гармовым. Я сделал несколько спотыкающихся шагов и чуть не грохнулся снова. Вовремя оказавшийся рядом Иамен подставил плечо.
— Да, сильно вас… Здесь деревня должна быть километрах в полутора, вон по той грунтовке. Дойти сможете?
— А что в деревне? — вяло спросил я.
— В деревне ларек, в ларьке водка. Почти идеальная заглушка. Вам всего-то и надо продержаться до следующего рассвета.
Потяжелевшие веки опустились помимо моего желания.
Серая равнина. Скупая, безнадежная даль. В нее несет…
Скулу обожгла пощечина.
— Не отключайтесь. Я вас, конечно, до деревни дотащу, но водку нам тогда не продадут. Решат, что и так хватило.
Шутка была так себе, но я все же попробовал улыбнуться. Лучше, чем уноситься в бесцветную нежиль с листвяным потоком. Намного лучше.
Как мы дошли до деревни, я не помню. Помню, что пару раз падал. Помню, что заработал еще две или три оплеухи. Помню, как все рассыпалось, трескалась пыльной коркой дорога, обнажая совсем иные пути. Помню, как мир шатался и собирался вновь. Не помню, как Иамен покупал водку. Не помню, какого Фенрира меня понесло на сарай. Более-менее я очнулся уже на закате, опустошив полторы бутылки «Пшеничной». Некромант не пил. Это меня возмутило, и я заставил его присоединиться к веселью. Веселились мы основательно, вплоть до восхода первой, второй и так далее звезд.
Последний приступ листопада освежил меня получше ушата холодной воды. Я тряхнул головой и сел. Становилось зябко. Рассвет не за горами, и желательно бы встретить его трезвым… я потер лоб. Музыка наконец-то заглохла.
А вот хмель, похоже, выветрился не окончательно, иначе я вряд ли бы брякнул:
— Можете ее вернуть.
— А?
Некромант оторвал взгляд от пояса Охотника.
— Вернуть, говорю, можете на место. Душу свою. Ясень целехонек. Третья Мировая не состоялась. Человечество как-нибудь и без вас разберется… Так что возвращайте.
Некромант усмехнулся:
— Спасибо за разрешение, у вас еще только не спрашивал.
Впрочем, посерьезнел он быстро. Вытащил у меня из пальцев бутылку, сделал глоток. Выдохнул. Поморщился.
— Ну и гадость.
Потом, задумчиво и даже как будто неприязненно глядя на свою катану, сказал:
— Вернуть-то я могу. Запросто. Только, Ингве, это не очень хорошая душа. Гнусная. Чудовищная.
Я мрачно хмыкнул.
— Уж какой ее сами сделали…
Он взглянул на меня без улыбки.
— Вы, как обычно, плохо представляете, о чем говорите. У вас вон от единственного бесчеловечного поступка чуть крыша не поехала. А с такой душой… Больше всего мне захочется, чтобы Вселенная сгорела в огне. Превратилась в золу. В мелкие угольки, в пепел, на котором уже ничего никогда не вырастет. А уж я бы вволю поплясал на пепелище…
Сказано это было с таким чувством, что не оставалось сомнений — подобные видения посещали некроманта и сейчас, безо всякой души.
В угольки… Я запрокинул лицо, и в зрачки мне обрушилось звездное крошево. Я не различал того, что увидел в пустыне — левый глаз мой начисто утратил всякие сверхъестественные способности. Просто звезды. Под ними деревня — несколько десятков домов. В соседнем дворе заливается шавка, может, чует пьяных. Говорят, собаки пьяных не любят. От реки, невидимый за деревьями, наползает туман.
Я полез в левое голенище и нащупал доставшийся мне в наследство от Нили нож. Вдоволь глотнул пустого ночного воздуха и быстро — чтобы не передумать — полоснул себя по правой ладони. Выступила кровь.
— Что вы делаете?
— Дайте руку, Иамен.
…Что может быть глупее, чем предлагать братание тому, кто вовсе не стремится быть твоим братом? Разве что долго и сосредоточенно плевать против ветра. Иамен побелел так, как не бледнеют от водки, и отодвинулся.
— Не надо. Вы этого не хотите.
— Я не хочу?
Алкоголь стремительно улетучивался из башки. Некромант смотрел на меня чуть ли не с ужасом — так глядел он разве что в камере, когда я принялся вдруг сочинять стихи. Ладонь моя в тусклом фонарном свете уже вся почернела. Я отложил нож и отвернулся.
И услышал:
— У меня был брат.
Некромант сказал это так, будто упомянутого брата он лично прикончил.
— И?
— И он умер. Когда мы были детьми.
Я пожал плечами. Ну что ж, невезуха ему с братьями. Наверное, в отца.
Шавка, то ли почуяв свежую кровь, то ли унюхав бродившего за деревней волка, разбрехалась совсем яростно.
Я был так поглощен упоением собственной глупостью, что не сразу понял, отчего за спиной раздалось сдавленное шипение. Все же некромант очень плохо переносил боль, что при его занятиях довольно странно.
