Константин Бояндин - Издалека
Чужая воля отступила, и меч замер, не завершив замаха.
Науэр видел огромный, распростёрший чёрные крылья над половиной мира силуэт, в когтистых руках которого тусклым пламенем горел клинок. Убедить собственный взгляд, что это всего лишь наваждение, ему не удавалось. Зато — ценой невероятных усилий — удалось закрыть глаза.
Тут же двойник нанёс ответный удар, соперничая с неведомо откуда взявшимся малодушным соседом по телу. Силы двойника намного превосходили силы Науэра: только сейчас он осознавал, каково это — бороться в одиночку против объединённой воли сотен тысяч.
А в это время Норруан, не ведая о напряжённом противостоянии, происходящем в нескольких шагах от него, также невероятным усилием воли сдерживал желание схватить недруга за горло и покончить с этим раз и навсегда. Напротив он видел не две наложившиеся одна на другую человеческих фигуры, но сгусток кипящего света, в котором смутно угадывались очертания могучего воина, замершего с поднятым мечом.
Норруан опустился на колени перед Гостем, с немалым трудом оторвав взгляд от сияющей фигуры. Стоило суметь это сделать, как давление, вынуждавшее обороняться, таинственным образом пропало.
Зато заготовленные заранее слова тут же забылись.
Норруан смотрел вниз, на камень, покрывшийся сетью трещин за прошедшие долгие тысячелетия. Чего ты ждёшь? — спросил внутренний голос. Усталый, безмерно уставший голос. Каждый миг может стать последним.
— Я отказываюсь от власти, — услышал он свой собственный голос и поначалу поразился — неужели его язык смог выговорить такое? Правда, удивлялся другой Норруан — тот, который украсил сотнями скелетов и черепов подступы к замку. Тот, который находил высшее удовольствие в истреблении Гостей, один за другим являвшихся в Зивир.
— Я сдаюсь на милость Гостя, — продолжал Норруан. — Я вручаю свою участь в его руки.
Небо померкло.
Исчезло сияние, исходившее от стоявшего рядом воина. И после бесконечно долгого мгновения, во время которого оглушительная тишина невыносимо сдавливала голову, Норруан услышал звук меча, возвращающегося в ножны. Тяжёлая ладонь опустилась на его плечо.
— Я дарую тебе жизнь, Владыка Моррон, — услышал он голос — тяжёлый, звучный, но всё же отчасти знакомый, — и приказываю навсегда покинуть Зивир.
Сгусток чёрного мрака взорвался над Замком и остановился ветер, безостановочно дующий со стороны Океана. Пол исчез из–под ног Норруана, и Владыка Моррон, не сопротивляясь, полетел куда–то, внутрь спиралью завинчивающейся мглы.
И, словно далёкий раскат грома, последние слова:
— Гость свободен.
После этого долгое время был мрак и ощущение свободы. Пока, наконец, круговращение мрака не завершилось и из него не выпали два коротких слова:
«Я Норруан».
После чего падение прекратилось, и вокруг Норруана соткались стены комнаты. Едва ноги его опустились на твёрдый и неподатливый пол, а в лёгкие вошёл здешний воздух, напоминая, что жизнь, увы, продолжается, Норруан вспомнил всё остальное.
Но вместо чёрной грани, за которой когда–то виднелись очертания холмов Зивира и навеки замершие облака, была безжизненная, изборождённая трещинами плоскость. Норруан прикоснулся к ней рукой и ощутил, насколько слаба она; трещины тут же зазмеились в разные стороны и несколько фрагментов выпало.
Испуганно вздохнули голоса, доносившиеся со всех сторон.
Норруан несильно стукнул по расколовшейся плоскости, и та рухнула вся; за ней открывался узкий коридор, стены которого слабо светились зеленоватым свечением. Туда?
Разумеется. Но что делать с остальными гранями?
Уверен ли он, что никогда больше не вернётся сюда, в «зал ожидания», принять назойливое гостеприимство?
Нет, не уверен.
Норруан подошёл к ближайшей светящейся грани. С той стороны стоял высокий толстяк, выглядевший весьма грозно. Губы его шевельнулись. Норруану не надо было гадать, что именно шепчут эти губы.
Решившись, он прикоснулся к грани ладонью. По поверхности «зеркала» расплылись оранжевые волны, и Норруан с ужасом ощутил, что не в состоянии оторвать ладонь от плоскости.
Мир по ту сторону стремительно набирал яркость.
А то место, где он пока ещё находился, тускнело.
Память о том, как должна начаться и кончиться его жизнь по ту сторону грани, предстала перед ним во всей красе и неприглядности.
И вновь пришло прежнее ощущение — то, которое посетило его в последние моменты жизни Зивира. Что время уходит, и можно не успеть.
Стиснув зубы и, едва не вырывая руку из сустава, Норруан из последних сил удерживал себя по эту сторону.
Когда память вернулась вся, времени почти не осталось и опора под ногами начала исчезать.
— Я отказываюсь! — крикнул Норруан в сверкающие золотом глубины и добавил: — Я отрекаюсь от власти над Альшваддом! Я сдаюсь на милость моих врагов!
После чего золото потускнело, стало поочерёдно серебром, медью и мёртвой ржавчиной.
Послышался треск, и густая сетка трещин избороздила вход в мир, который, вероятно, назывался Альшваддом. Правда, теперь Норруан вовсе не был уверен в том, был ли этот мир, и если был, то каким был тот Норруан.
Он приподнялся с пола, скрипя зубами. Горела, словно обожжённая, ладонь и немилосердно ныли суставы и связки едва не оторванной напрочь руки.
А вокруг ещё оставалось более двух десятков граней; двух десятков людей, которые всё ещё мечтали освободиться.
Норруан с трудом поднялся на колени и воззвал, непонятно к кому, о том, чтобы успеть. Мысль о том, что он может провалиться по ту сторону и в наказание прожить целую жизнь, придала ему сил.
* * *— Вам плохо?
Науэр вздрогнул и проснулся. Он сидел на чём–то жёстком и неудобном; пол под ногами чуть покачивался. Пахло деревом и ещё чем–то наподобие дёгтя.
Гость выпрямился и едва не полетел кубарем. Он находился, несомненно, внутри какого–то экипажа. Помещение было длинным, с массивными дверями в каждом торце, с рядами окон на длинных стенах. Вдоль окон стояли ряды сидений, совершенно неприспособленных для того, чтобы на них сидели.
Во всяком случае, ноющие мускулы и суставы наводили именно на такое заключение.
Первым делом Науэр бросил взгляд за окно. Справа по направлению движения располагалось прекраснейшее озеро — окружённое горами, оно казалось венцом того, что может сотворить природа. Небо было пронзительно–голубым, живым и облака, что торопливо ползли по нему, не позволяли предаваться унынию. Как можно было предаваться унынию, когда всё вокруг настолько живое! Настолько подвижное, настолько яркое, настолько… настоящее?..
