Николай Князев - Владигор. Римская дорога
Филимон уже шагнул к выходу и остановился:
— Кстати, если положение твое столь ненадежно, почему бы тебе не отдать ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ мне?
Гордиан вздрогнул:
— Я уже думал об этом… Но дело в том, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ исчез…
— Что? Что ты там такое говоришь? Как исчез? Испарился?
— После смерти Мизифея я открыл серебряный ларец, где хранился камень… Ларец был пуст.
Филимон растерянно смотрел на Гордиана:
— Почему камень был у Мизифея, а не у тебя?
— Я был ранен и надеялся, что Мизифей с его мудростью…
— Чтоб у меня отсохли крылья!.. Ты говоришь об этом так, будто тебя украли сотню сестерциев!.. — Гордиан гневно вскинул голову и уже собирался ответить, но Филимон ему не дал: — Ты понимаешь, что это значит? Кажется, мы потеряли все, что могли…
— Я знаю, что моя жизнь висит на волоске, и моя неосторожность и недальновидность были не последней причиной моих неудачах, но посыпать голову пеплом уже не имеет смысла. Я знаю одно — камень украл кто-то из приближенных. И я знаю, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ до сих пор в лагере…
— Знаешь? Кто тебе это сказал?
— Я наложил на него заклятие. Архмонт кое-чему успел научить меня. Пока я жив, камень нельзя унести от меня дальше, чем на одну милю. Но… не понимаю почему, я не могу определить точно, в чьих он руках. На расстоянии мили я почти безошибочно знаю, где он. Но стоит мне приблизиться — и я теряю с ним связь, как будто тень ложится между мной и ВЕЛИКИМ ХРАНИТЕЛЕМ.
Филимон задумался.
— Тогда сделаем так. Прежде всего — хлеб… Потом я мчусь к Владигору, и он прискачет к тебе как только сможет. Опять же назначим встречу в Церцезиуме, чтобы не разминуться по дороге. Постарайся не выпустить поганого вора из лагеря.
— Ты решил занять место Мизифея, подавая мне советы? — спросил Гордиан.
— Сделаться префектом претория?.. Это мысль…
— Нет, место первого префекта уже занято. Им назначен Филипп.
— К сожалению, не знаком. Он так же умен, как Мизифей?
Гордиан отрицательно покачал головой:
— Разумеется, нет. Но он мне предан.
— Отличное качество. И главное — редкое…
Когда Филимон вышел из палатки, у Гордиана возникло предчувствие, что он видит его в последний раз.
Глава 5
ЦЕРЦЕЗИУМ
Когда на горизонте показались зубчатые стены Церцезиума, солдаты заволновались — почему-то им казалось, что в этой крепости, стоящей у слияния двух рек, должно вдоволь найтись и хлеба, и вина. Пахнуло влажным воздухом с реки, колонна невольно ускорила шаг. Стены крепости были слишком слабы, чтобы выдержать штурм римской армии, потому после поражения под Нисибисом персы в спешке оставили Церцезиум. Издали казавшийся таким манящим, вблизи городок выглядел просто убого — часть стен разрушена, а крепость разграблена. Стоявший здесь римский гарнизон был перебит во время наступления персов два года назад. Из местных жителей осталось всего несколько десятков человек, и все они высыпали на улочки навстречу римлянам в надежде, что от многочисленного войска им перепадет что-нибудь съестное, — в основном старики или дети, немолодые женщины или увечные мужчины — те, кого персы не надеялись дорого продать на невольничьем рынке. Но римляне ничем не могли им помочь. У жителей были конфискованы несколько чудом уцелевших коз и пара овец, за которых Гордиан велел щедро заплатить. В тот вечер солдаты хлебали жидкий суп, приправленный местными травами. Нечего было и думать о том, чтобы расположиться в полуразрушенной крепости, и лагерь разбили под стенами Церцезиума.
На следующее утро посреди лагеря насыпали земляной вал — трибунал, — и Гордиан поднялся на него в золоченом нагруднике с рельефами, в золоченом шлеме и украшенными искусной резьбой наручах, ибо видом своим хотел напомнить о недавно одержанной победе. Он обратился к солдатам с короткой речью. Его слушали молча. Он напомнил о блестящих победах в Нижней Мезии и еще более блестящей — здесь, в Месопотамии, о том, как малы потери римлян и велики — их врагов. Он говорил о быстрых гонцах, посланных за провиантом, о том, что дает слово доставить хлеб к стенам Церцезиума в три дня и что впереди у солдат много славных дел, а по окончании кампании он обещает всем подарки не только из казны, но и из своих личных средств.
— Эй, Гордиан, неужто ты не все еще продал?! — крикнул кто-то из задних рядом десятой когорты, и по шеренгам прокатился негромкий смех.
— Не волнуйтесь, у меня осталось достаточно, чтобы с вами расплатиться… — в тон шутнику отвечал Гордиан.
В ответ не засмеялись. Возможно, он нашел не те слова, которые могли вселить твердость в сердца легионеров. Юлий Цезарь умел говорить с солдатами. Цезарь ценил человечью жизнь дешево. И за это его любили.
Два или три голоса выкрикнули:
— Будь здрав, Гордиан Август!
Остальные хмуро молчали. Никто не называл больше Гордиана «наш сынок». В полном молчании он сошел с трибунала.
Гордиан отправил часть солдат восстанавливать крепость и несколько отрядов — на разведку по окрестностям в надежде отыскать хоть какой-нибудь провиант. Но солдаты вернулись с пустыми руками. Даже в поселке на берегу реки, на которую возлагались большие надежды, не нашлось ничего — ни рыбаков, ни их лодок — лишь остовы разрушенных хижин. Это все, что осталось от поселения. Несколько рыбин все же удалось поймать с помощью острог, изготовленных из боевых дротиков. Охотники в окрестностях подстрелили десяток диких ослов — не густо для огромной армии. Вряд ли жидкая похлебка смогла бы насытить желудки, пустовавшие уже несколько дней. Гордиан лично не обошел в тот вечер солдатские костры, на которых готовилась похлебка из нескольких кусочков рыбы или мяса вместе с лоскутьями кожи, и в каждый котелок кинул щепоть соли. Соль эта — единственный припас, который у него еще оставался. Соль была самой обыкновенной, но слова заклятия придали пустой похлебке неожиданную сытость, и в тот вечер солдаты улеглись спать довольными. И во сне их не преследовали видения зажаренных на вертеле поросят, не мерещился пышный хлеб, только что вынутый из печи.
Сам Гордиан в этот вечер ничего не ел — свои запасы он раздал раненым и больным еще несколько дней назад. Самому себе внушить чувство сытости он не хотел. Он готов был ждать эти три дня, отказываясь даже от той скудной доли, которая полагалась каждому солдату. Увы, желающих ждать вместе с ним было слишком мало. А еще страшнее было то, что никто не верил в его благородство, зато почти все искали в его поступках или предательство, или тайную выгоду. Его пример никому ничего не мог уже внушить.
