Мария Семенова - Тайный воин
– Обречённика, в Шегардае взятого, видал?
Бабы перестали шушукаться, навострили уши. Чага оставила тереть, оглянулась.
– А как же, – удивился Лутошка. – Видал…
Странные ему попались переселенцы. Не хотели знать, чему он умён был, чем мог быть им полезен. Расспрашивали знай про Чёрную Пятерь, лежавшую далеко в стороне, про смертника вот… Всё проверяли, правду ли говорит? На что бы?
– Как звали его?
Лутошка удивился ещё больше:
– Кудаш…
Боярыня Кука вздрогнула и словно бы уменьшилась, усохла под меховой полстью, но глаз не отвела. Чага тоже смотрела на острожанина, хмурилась, недоумевала.
– И… как было? – спросила хозяйка ватаги. – Сказывай, велю!
Лутошка пожал плечами:
– А что сказывать… В невольке сидел.
– А потом? Напустили вас котляры?
– Я-то издали смотрел, я же кабальной был, – не сбившись, отговорился Лутошка.
Его взяла тоска, мшистая земля под ногами помстилась коварным ледком Дыхалицы. Как ступать, чтобы до берега добрести?
– Сказывай! – требовательно повторила боярыня.
– Так нечего сказывать… У господина источника матушка померла, он своим на Великом Погребе наречение и устроил. Чтобы, значит, почтить. Ну они и почтили… Из дикомытов ученик один, Скварка. Теперь Вороном прозывается.
Сказал, как щитом заслонился. «Не я, не я это! Всё он… Я одаль стоял…»
– Что?.. – спросила боярыня. Она мелко подёргивала головой, заранее отрицая весть, которой сама требовала. – Сделал-то что? Сказывай!
Лутошка отвёл глаза:
– Нож бросил… Смертью убил.
Госпожа Кука выдохнула так тяжело, будто яму копала на меже целой прожитой жизни. Бабы начали охать. Чага вдруг облилась восковой желтизной, завыла низким страшным голосом, обхватив руками живот:
– На кого поки-и-и-инул…
– Уймись, дура! – рявкнула боярыня Кука. Дряблые щёки пошли неровными пятнами. – Мазку давай!
Молодица сразу закрыла рот. Кое-как встала, подала мисочку. Госпожа сунула пухлый палец в вонький зеленоватый жир, стала притирать лицо. Ровными, привычными движениями, обходя лишь веки и губы.
– Ты вот что, отроча, – почти спокойно сказала она Лутошке. – Пока у костра велю помогать. Вернутся наши мужики, поглядим, что с тобой делать.
Кутовая Ворга
За сутки пути до столицы Левобережья учитель и ученик заночевали в деревне.
Жилые зеленцы здесь уже именовались не острожками, как возле Чёрной Пятери, где после Беды затворялись от голодного лесного зверья. В этом краю оставили свой след времена, когда цари Андархайны заглядывались на север. Как положено, за войском Ойдриговичей на новые земли двинулись переселенцы. Подобно нынешним, стремившимся за море, это были всё голодранцы, оставившие на родине предков лишь горести и кручины. Нищие, варнаки, беглые кабальные… Ожихориваясь вдали от прежних кривд и обид, они впервые были в своём праве, вольные люди. Память той радости до сих пор не угасла. В шегардайской губе Левобережья деревни назывались вольками.
Селение, куда источник привёл Ворона, было очень невелико. Всего четыре двора. Зато стояло оно у широкой промоины в заливе того же островистого озера, где славные предки когда-то выстроили Шегардай. И звалось сообразно – Кутовая Ворга.
Заметив впереди туман зеленца, Ворон жадно стал высматривать черты и приметы, роднившие чужую вольку с давно оставленной Твёржей. По правде говоря, немного нашёл. Здесь не рядили ни спускных прудов, ни ледяных стен. Да откуда им взяться? Кипуны бурлили в самом озере. Там небось устраивали и заплоты, чтобы кормился шокур. Или, может, рыба сама приходила в тёплые воды по краям маины, хватала наживку?.. Ворон потянул носом. У кого-то в деревне исходила горьковатым дымом коптильня. Рот наполнила слюна. Доведётся ли отведать…
…А вот детвора за околицей баловалась точно как в Твёрже. Конались бабками: расчертили площадку, вымерили шаги, назначили «сало» и «кон», поставили гнёзда. При виде захожней, явившихся на опушке, ребятня с визгом сгребла бабки, старшие подхватили младших, удрали в туман. Изнутри зеленца тотчас отозвались псы.
Скоро навстречу незваным гостям вышли деревенские мужики. Кто с луком, кто с копьём, кто с сердитой собакой на ремне. Сошлись на середине старого поля… и беспокойство сменилось радостью: Ветра узнали. Большак скинул шапку, хотел поклониться, котляр не чинясь обнял его, скрестил локотницы.
– Можешь ли гораздо?
Мужчины вздохнули с облегчением, попрятали в тулы ощеренные головки стрел. Здесь не слишком опасались разбойников, лихие шайки так близко к стольному городу не подходили, но друзей принимать всегда веселее, чем неведомых чужаков. Псы укладывали вздыбленную щетину, обнюхивали пропахшие лесом штаны захожней, трогали носами подставленные ладони.
Кутовая Ворга была тайным воинам Владычицы вроде собственного подворья.
Большак сразу выслал вперёд одного из парней:
– Скажешь матери, честны́е гости пожаловали… Пускай стол накрывает!
– Как твой средний сын, гоит ли? – шагая рядом с ним, спросил Ветер. – Помню, ты не надеялся…
Старейшина просветлел лицом, снова затеял кланяться в ноги.
– Что ни день, о тебе, милостивец, напамятку даю Справедливой… за многими делами не упустил просьбишку передать…
– Так, стало быть, приходил благочестный?
Ворон скромно шёл сзади, тащил саночки, слушал разговор. «О ком это они?»
Большак осенил себя троечастным знаком Владычицы:
– Как есть приходил, скорбных ног на лыжах не пожалел, ветхости своей ради нас пощады не дал… скудостью не погнушался… Две седмицы с дитятком просидел!
Ветер улыбнулся:
– И как? Отмолил?
– Истинно, отмолил! Ради его святых седин отвела руку Правосудная.
«Так у них тут правский жрец есть! Самой Царицы молением достигает…»
– Покажешь мальчонку? – спросил Ветер. – Из памяти вон, как зовёшь его?
Ворон видел, сколь отчаянно лебезил перед учителем старейшина Кутовой Ворги. Даже снятую шапку до сих пор в руках мял.
– Прости, милостивец… Он безымянный теперь во имя Владычицы. Другóнюшка, да и всё. Меня добрый старец сразу предупредил: не до ста лет сынку вековать, срок земной ему недолог положен… Я уж, как встал средний мой, и отпустил его со святым жрецом в Шегардай. Сколько ни отмерила Царица, пускай в благом служении проведёт.
Ворон покосился на площадку для игры, покинутую детьми. В Твёрже размечали инако. «Глянуть бы, как они здесь конаются…»
За стеной тумана оказал себя тын, обнимавший все четыре избы: здесь обитала родня. Как раз когда хозяева и гости входили в ворота, распахнулись двери собачника. Наружу пёстрой тявкающей лавой выкатились щенки. Крупные, толстые, полные задора и счастья. По виду – месяца на два, самая пора новым хозяевам раздавать. Следом заполошно выскочил мальчик, упустивший непосед:
– Лови, лови!..
Рыжий кутёнок прямо на ходу взялся трепать пегого, оба покатились кувырком. Чёрного поймал за задние лапы шлёпнувшийся врастяжку мальчонка. Шустрая серая сучонка перепрыгнула обоих, влетела прямо в ноги Ворону. Он подхватил тяжёленький барахтающийся комок, увидел карие глазёнки, такие проказливые, весёлые, что самого неволей разобрал смех. Щеня извернулось в руках, нечаянно мазнуло передней лапкой по бороде, со вкусом вылизало всё лицо. Он и не подумал сторониться тёплого проворного языка.
Всё-таки Кутовая Ворга была гораздо больше похожа на Твёржу, чем ему показалось вначале.
Остальных щенков быстро переловили. Взрослые посмеялись, но взгляд старейшины, брошенный на сына, был строг.
В избе, куда следом за хозяевами влезли захожни, хлопотала запыхавшаяся большуха. Родив троих сыновей, выдав замуж дочку, она ещё хранила почти девичью стройность. Женщина уже застелила Божью Ладонь браным столешником из красного сундука, выставила холодное: озёрную капусту, горлодёр, копчёную, квашеную, солёную рыбу. Выложила утреннюю, едва остывшую перепечу. То что надо походникам после нескольких дней на одной строганине!
Ворон вместе с учителем поклонился Божьему углу и доброй хозяйке. Надёжное избяное тепло, застольная дружеская беседа… а если погодя ещё и мыльню нагреют…
Ему отвели место внизу стола, на скамье, с такими же отроками. Ровесники заговаривать не спешили, дичились молодого моранича, поглядывали искоса. Ворону опять стало смешно. Небось пересудов на седмицу достанет, когда они с учителем отсюда уйдут!
Чинно жуя, он всё приглядывался к печи, томившейся вчерашним теплом. Теперь было понятно, отчего дух в этой избе стоял совсем не такой звонкий, как, примером, в Шерёшкином доме. Над устьем печи был прилажен перевёрнутый горшок с выбитым дном и от него – дощатый короб, обмазанный глиной. Он тянулся до окошка наружу. Похоже, эта печь хуже обновляла и чистила воздух. Зато – ни тебе махров на подволоке, ни чёрных залежей на сыпухах по стенам. Подволок, кстати, был не высокой бочкой, как ладили в Твёрже, а низкий и плоский. Давил на голову. Даже резные лики Богов и самой Матери в святом углу глядели какими-то утеснёнными. Не храм жилой, а клеть с печью. Опёнку новшество не понравилось.
