Анджей Ваевский - Тринадцатая стихия
Теперь сердце эльфа снова попало в плен. И уже некому было его спасать. Не будет перемен, дарованных рождением волка, никто не сотрет услужливо память. Второго такого подарка быть не могло. Да и не хотел его Аш. Не хотел забывать эти васильковые глаза, эту сжигающую страсть, пусть и настолько неправильную. И лишь где-то в глубине сознания острыми осколками ранили изумрудные блики.
– Так и будешь валяться, наливаясь вином, или пойдешь со мною на прогулку? Видишь ли, я по ночам в доме быть не люблю, для этого вполне хватает дня. И еще – ты что-то, кроме крови, употребляешь в пищу, или только крепкие напитки? – почти обреченно спросил друид, подозревая, что, скорей всего, Рован в иной еде не нуждается. И верно: тот отрицательно покачал головой и, дотянувшись до кувшина, снова наполнил кубок. Аш не понимал, как себя вести сейчас. И оттого шел наперекор своим желаниям: хотел сгрести строптивого вампира в охапку и молча растянуться на постели, но вместо этого прятался за пустой болтовней, до которой был совсем не мастер. Он вообще не умел общаться и привык жить в одиночестве, хотя нельзя сказать, что это ему нравилось. Можно даже сказать, что он был весьма разговорчив, вот только не с кем было. Потому и терялся, говоря много и часто невпопад. Просто найти того, кто разделил бы такую жизнь, он не смог.
Потому и сбегал сейчас от ненужных, бессмысленных разговоров. И был рад, что Рован решил остаться и приминать подушки, напиваясь. Хотелось оказаться там, где можно привести в порядок мысли и хотя бы попытаться понять себя. Вернее, принять то, что произошло, что родилось в душе и теперь не давало покоя, выжигая эту самую душу едким огнем.
И таким спокойным местом, где никто не помешает, но вернет в привычное русло, помогая осознать, что на самом деле дорого, а что напускное, – был лес. И были волки. Именно к ним вознамерился пойти друид и среди них искать ответы на мучающие его вопросы – хозяин леса всегда находил утешение и покой среди себе подобных. Считать таковыми волков было вполне нормальным для сумеречника, ведь частично он сам был таким же хищником. Пусть и не серым.
Деревья тревожно шелестели листвой, чувствуя настроение Аша; ветер обнимал за плечи, ерошил волосы, пытаясь развеять тяжелые мысли. Мир вокруг настороженно застыл. Эльф столь глубоко погрузился в свои раздумья, что очнулся, лишь когда в ладонь ткнулась морда волка. Сумеречник словно вынырнул из сна. «Стряслось чего?» «Болезнь. Волчица принесла из других лесов».
Нет, волк не мог говорить даже мысленно – он просто передавал образы, из которых в сознании друида складывалась картина. Неутешительная. Исходя из того, что поведал вожак, в стаю пришла моровая болезнь. Со временем волки и сами справились бы с напастью, отыскав в разнотравье те растения, которые способны вылечить их, – но к этому моменту многие умерли бы от мора. Так всегда было, и так будет… но не в лесу Аша. Допустить гибель серых братьев от какой-то там болезни он не мог. И поспешил в логово, но уже не для спокойных размышлений, а для спасения волчат, которые первыми попали в волну недуга. Волчица, принесшая болезнь, уже была мертва.
Время полетело кувырком. Добежав до логова, Аш тотчас принялся за исцеление, начав с самых младших и слабых. Ладонь простиралась над серыми комочками, расцвечивая ночь сполохами золотистого сияния. Нескольких удалось спасти уже на пороге смерти. Он не останавливался, переходя от маленьких к старшим, не пропуская никого, чтобы не дать болезни спрятаться в ком-то, не проявившись зримо. Последней очередь дошла до вожака. Сумеречник выдохся и устал, но всё же окунул в золотой свет и матерого волка, стоящего во главе стаи.
Закончив, Аш вздохнул с облегчением. Думать о чем-то не осталось сил. В определенной степени цель была достигнута – мысли пришли в порядок. Ночь убывала, предвещая скорый рассвет; пора было возвращаться домой. К вампиру.
Он не шел, он мчался домой, прокладывая самый короткий путь не по земле, но по дороге из веток, летя над тропинкой. Так быстрее, так ближе. Что-то ломалось в предрассветном воздухе, разбивалось на мелкие осколки, отдаваясь в душе малиновым печальным звоном. Колючий ком застрял в горле, не позволяя дышать. Аш спешил. Увидеть еще хотя бы раз васильковый взгляд. Насмешливый взгляд вампира.
И опаздывал. Нутром чуял, что опоздал. Что-то непоправимое уже произошло. И даже если Рован не успел уйти, всё равно исчезнет, следуя по своему пути, оставив лишь обломки разбитых надежд. А были ли они, эти надежды? Иллюзия. Растворится в утреннем тумане. Безвозвратно. Откуда пришло это понимание, Аш не знал. Предчувствие.
Ощущение крошащегося льда в ладонях. И синие глаза. Слишком живые для того, кто не имеет права считаться живым. Еще не потеряв, чувствовать горечь утраты. Он сам придумал себе этот обман – и никого не вправе винить за это. Не вправе упрекать. Едва найденное тепло выскальзывало песком сквозь пальцы, оставляя ему лишь гложущую пустоту. Одиночество. Оно не так и тягостно, когда не с чем его сравнивать.
«Не уходи! Что ж ты делаешь? Что я делаю? Почему? Почему я понимаю, что теряю тебя, хотя ты и не был никогда моим, чтобы я имел право так думать? Не уходи, не рви меня на части. Хочешь избавиться от меня – тогда убей. Не оставляй мучаться. Не оставляй. Даже если ты – всего лишь сон. Не покидай меня. Не покидай. Останься сердцем в моей груди, ты всё равно мое украл. Останься выдохом и вдохом. Теперь я знаю, кто ты для меня. Просто будь. Если уходишь – возвращайся. Чтобы я знал, что не забыт тобой. Я не скую тебя цепями, но не покидай».
Утро еще не начало красить небо светлым. Согнувшаяся фигура на крыльце. Аш шумно выдохнул; острой болью отдало, сжимаясь, сердце. Пропустило удар. Не говоря ни слова, сумеречник неловко сгреб в охапку пьяного вампира и потащил в дом. Скоро рассвет, того гляди изжарится. День обещал быть ясным, если верить звездному небу и запаху ветра.
Слова застряли где-то в горле колючим комом, так и не вырвавшись наружу. Лишь билось сумасшедшим пульсом в висках, отмеряя оставшиеся минуты. Те, что вместе. Аш прижимался к Ровану всем телом, пытаясь отогреть, отдать свое тепло. Всё, без остатка. Только бы отодвинуть расставание. Только бы продлить эту иллюзию неправильного болезненного счастья. Только бы… «Не уходи…»
Рован что-то несвязно ворчал, обвиняя эльфа во всех смертных и не очень грехах, до конца не простив злополучное утро в пещере. Не понимая, что сумеречник бежал от него, бежал от пожара в груди, что разгорался всё сильнее, не позволяя дышать, сжигая всепоглощающим пламенем. Бежал, боясь привязаться, прикипеть… Разве можно выплеснуть наружу то, что чувствовал Аш? Разве можно спокойно принимать то, что отрицал в себе годами, десятилетиями? Молчать или прятаться за ничего не значащими словами… но себе ведь не соврешь. Горькая насмешка судьбы над эльфийской гордыней – отдать сердце не тому. А кому? Неправильность происходящего рвала на части и так растерзанную душу Аша.
